Правда о Первой мировой
Шрифт:
Все же германский посол во Франции донес Бетман-Гольвегу, что
«несмотря на шовинистическое поведение многих кругов и общую мечту вернуть потерянные провинции, французская нация в целом может быть охарактеризована как нация, желающая мира».
Что касается настроений Пуанкаре, то самое большее, что можно было о них сказать, выразил он сам словами: «Франция не хочет войны, но и не боится ее».
Тем не менее в другом месте часть Европы была уже посыпана порохом, и роковая неизбежность войны была близка.
Фатальная искра была выбита 28 июня 1914 года в Сараеве, столице Боснии. Первая жертва была отмечена иронией судьбы. Пылкие славянские националисты, стремясь подвинуть свое дело убийством эрцгерцога Франца-Фердинанда, наследника Франца-Иосифа, вычеркнули из списка живых единственного влиятельного человека в Австрии, который был их другом. Франц-Фердинанд лелеял мечту о такой реконструкции
15
В данном случае автор не совсем верно расставляет акценты. Франц-Фердинанд действительно был сторонником превращения империи Габсбургов в триединую монархию – но уравнять в правах с австрийцами и венграми предполагалось лишь хорватов, то есть католиков, а не православных сербов и не боснийцев-мусульман. Это, безусловно, укрепляло позиции империи на Балканах – а заодно и усиливало роль Вены по сравнению с Будапештом, поскольку Хорватия относилась к землям Венгерской короны (Транслейтания). Именно поэтому к планам эрцгерцога отрицательно отнеслись и Белград, и Будапешт, и сторонники объединения югославянских народов. На этом фоне неудивительно появление и широкое распространение приведенной ниже версии о том, что беспечность охраны эрцгерцога была вполне умышленной. (Прим. ред.)
Кучка юных заговорщиков искала и получила помощь от сербского тайного общества, известного под названием «Черная рука». Общество это состояло главным образом из армейских офицеров, образовавших группу, враждебно настроенную к гражданскому правительству Сербии. Слухи о заговоре как будто дошли до ушей министров, и на границу были посланы приказы перехватить заговорщиков. Но так как «охранители» – пограничная стража – также были членами «Черной руки», то меры предосторожности, естественно, не были приняты. Кажется, хотя наверняка утверждать нельзя, смутное предостережение было послано и в Вену. В чем не может быть уже никакого сомнения – это в поражающей беспечности австрийских властей при охране эрцгерцога и циничном равнодушии к несчастью с этим крайне непопулярным наследником престола. Потиорек, военный губернатор Боснии и будущий руководитель наступления против Сербии, даже если бы он был заговорщиком, не мог сделать большего для облегчения задачи убийцам. Поэтому трудно отказаться от подозрения, что он и был им.
Первая попытка покушения во время проезда эрцгерцога к городской ратуше сорвалась. Потиорек так неловко организовал возвращение, что автомобилю эрцгерцога пришлось остановиться… Раздались два выстрела, смертельно ранившие эрцгерцога и его морганатическую супругу, презираемую двором. Эрцгерцог умер в 11 часов утра.
Весть о преступлении вызвала ужас и возмущение во всех странах – за исключением Австрии и Сербии. Сербская пресса с трудом скрывала свою радость, еще меньше ее скрывала сербская общественность. Сербское правительство, измученное балканской войной и всей душой стремившееся к миру, чтобы закрепить за собой добычу этой войны, было вынуждено подать в отставку за одно только предложение произвести расследование убийства. Последствия необдуманной смены министерства в такое тяжелое время были роковыми.
Расследование, производившееся австрийской полицией, также велось спустя рукава. Через 24 часа Визнер, командированный Австрией для руководства следствием, донес, что хотя сербское общество и чиновники замешаны в этом деле, «нет доказательств участия в преступлении сербского правительства… Напротив, есть основание полагать, что оно стоит совершенно в стороне от этого покушения…».
Решение Австрии было быстрым, хотя долго избегали всякого внешнего проявления этого решения. Граф Берхтольд, министр иностранных дел, придавший оттенок элегантности жульническим замашкам, унаследованным от Эренталя, грациозно и с благодарностью схватился за возможность вернуть империи и себе потерянный престиж. Через день после убийства он объявил, что настало время раз и навсегда рассчитаться с Сербией за все – слова, которые Конраду фон Гетцендорфу [16] показались отголоском его собственных перманентных порывов к войне. Но Берхтольд встретил неожиданное
16
Начальник австрийского Генерального штаба. (Прим. ред.)
Берхтольду также не хотелось нарываться на отказ Германии – тем более что ему был памятен полученный им от нее два года тому назад отпор, сильно подорвавший его престиж. Поэтому престарелого императора заставили подписать меморандум, сопровождаемый личным письмом на имя кайзера.
Но кайзеру не надо было апелляций. Когда германский посол Чирский послал донесение о своей беседе с Бертхольдом 30 июня, сообщая, что он предостерег последнего от слишком поспешных шагов, кайзер нацарапал на полях донесения:
«Кто уполномочил его на это? Идиот! Это не его дело… Пусть Чирский соблаговолит прекратить эту бессмыслицу. Мы должны смести сербов с пути и сделать это немедленно».
Бедный Чирский! Хотя он сам был настроен более решительно, он не мог угнаться за «кувырканием» своего хозяина, к тому же он хорошо помнил высказанные два года тому назад слова хозяина, требовавшего от него большей сдержанности. Теперь, подыгрывая кайзеру, вопреки своим убеждениям, он думал выполнить желание государя. Каково же было его изумление, когда он убедился, что кайзер наигрывает уже в новую дудку. Как объяснить это? По всей вероятности, опасениями кайзера, что его вновь упрекнут в слабости, или характерным для него возмущением, что пролита царственная кровь, а, может быть, и более почетным доводом – его дружбой с убитым.
Как бы то ни было, 5 июля кайзер заверял графа Гойоса, австрийского хранителя печати, что Австрия может положиться на полную поддержку Германии. «По мнению кайзера, медлить нечего… Если дело дойдет до войны между Австро-Венгрией и Россией, Австрия может быть спокойна, что Германия станет на ее сторону». Он добавил, что Россия «никоим образом не готова к войне», Германия же к ней готова была – в этом кайзер не сомневался.
В ряде спешных совещаний с военными и морскими советниками кайзером были приняты различные меры предосторожности. Между тем кайзер отбыл, как это было раньше предусмотрено, в поездку в Норвегию. Несколько дней спустя, 17 июля, Вальдерзее, старший помощник начальника Генерального штаба, донес министру иностранных дел: «Я остаюсь здесь, готовый ко всему. Мы все подготовлены».
Этот чек на предъявителя, инкассированный канцлером и выданный с полным учетом возможных последствий, резко выделяется среди прямых причин, приведших к войне. Австрия поспешила превратить этот чек в деньги, а Чирский был рад чрезмерным рвением загладить допущенную им ошибку.
В отличие от более поздних случаев решение германского Генерального штаба было принято на этот раз в спокойной, если и не в холодной, обстановке, что придает самому решению особенное значение, подчеркивая волю Германии к войне. Знаменательны также заботы, предпринятые Германией и Австрией, чтобы усыпить подозрения в неминуемом выступлении. Конрад сказал на этот счет: «Надо симулировать мирное намерение».
Не давая Австрии совета держаться в рамках разумной умеренности, германское правительство позаботилось, однако, о том, чтобы на случай войны была обеспечена поддержка Италии, Болгарии, Румынии и Турции.
Италии нельзя было позволить угадать задуманное, но Австрии было предложено подумать над наградой Италии как платой за ее помощь в случае войны.
После обеспечения Германии от удара в спину, ближайшей задачей Берхтольда явилось протелеграфировать Австрии такой текст ультиматума Сербии, который наверняка был бы неприемлем для последней. Составление ультиматума отняло некоторое время на раздумье, и 10 июля Берхтольд сознался Чирскому, что все еще думает над тем, «какое требование включить в ультиматум, чтобы для Сербии совершенно невозможно было его принять». Диссонансом во всем этом звучал только голос Тиссы, но ему сказали, что «один дипломатический успех не будет иметь никакой цены». Тисса сначала отказывался поддержать выступление Австрии, но затем резко переменил фронт, когда Берхтольд предупредил его о «военных затруднениях, которые вызовет промедление» и подчеркнул, что «Германия не пой мет, как мы могли упустить возможность использовать этот случай для нанесения удара» Сербии. «Австрия может потерять дружеское расположение к ней Германии, если она проявит здесь слабость».