Правда о штрафбатах.
Шрифт:
Спустя еще несколько дней я стал уговаривать Риту вернуться в батальон. Во-первых, чтобы ее не сочли за дезертира (ведь она точно убежала!), во-вторых, чтобы сообщить, где я, и передать так и не отправленное донесение с плацдарма, в-третьих — узнать, чем закончилось дело на так дорого доставшемся нам клочке земли за Одером, и в-четвертых — чтобы приехали за мной. Мне нужно успеть к взятию Берлина!
Как она добиралась до батальона и как снова оказалась в этом госпитале, не знаю, но мы тут же пошли к начальнику госпиталя просить о выписке.
Поскольку Рита уже
На сборы — секунды! Мы вышли на залитый солнцем двор, где стояла какая-то вычурная четырехколесная пролетка на рессорах с впряженной в нее молодой гнедой лошадью. И мы, не теряя времени, получив у начпрода на двое суток хлеба и консервов, тронулись в путь.
Удивительно приятной была эта поездка. Я уже и не помнил, приходилось ли мне так вольготно передвигаться, да еще с таким очаровательным кучером!
По дороге Рита рассказала и батальонные новости. Главное — плацдарм удержали. После моего ранения, оказывается, отбили еще две-три контратаки, к вечеру саперы навели какой-то наплавной мост для пехоты и легкой артиллерии, и к нашей геройской штрафной десятке присоединилось то пополнение, с которым Рита добралась до Одера, и оставленные мной на правом берегу бронебойщики и пулеметчики. Да и подразделения дивизии вместе со штрафниками стали расширять захваченный нами плацдарм.
Рите, когда она вернулась из госпиталя, вначале не поверили, что я жив. Насколько это было драматичным, по-моему, удачно откликнулась много лет спустя на публикацию в «Комсомолке» очерка И. Руденко "Военно-полевой роман" тбилисская поэтесса Анна Фуникова:
…Ей говорили — муж погиб,
и Одер стал его могилой;
Холодная, седая зыбь
волною труп его укрыла.
Друзей не слушала жена.
"Не верю. Он живой", — сказала.
Друзья решили, что она
рассудок в горе потеряла.
Не верит вести: мужа нет,
найти любимого решила…
Самой лишь девятнадцать лет
под сердцем первенца носила.
А мужа много дней подряд
она средь раненых искала…
И, оказалось — жив солдат.
Недаром сердце подсказало!
Когда взглянула в зеркала
она, платок с волос снимая,
Стояла в глубине стекла
чужая женщина. Седая…
…Кто-то из друзей шепнул ей тогда, что уже заготовлены похоронка и документы о представлении меня посмертно к званию Героя Советского Союза. У меня какое-то двоякое чувство возникло от этой вести: и вроде очень приятно, но лучше, уж коль остался жив, то прижизненно.
А если посмертно — то очень достоин этого, хотя и штрафник, капитан Смешной! Пусть бы это был за всю войну в боевой истории нашего 8-го штрафбата единственный, но показательный случай штрафника-Героя. Своей героической смертью, считал я, он это высокое звание заслужил.
Однако радость переполняла меня не от этого сообщения, а от того, что я жив и что третью похоронку на своего последнего
Навстречу нам то и дело попадались группы освобожденных из плена, концлагерей и фашистского рабства — мужчины и женщины, и даже дети, исхудавшие, изможденные, но со счастливыми улыбками и оттаявшими взглядами. Они приветливо махали нам руками и кричали слова благодарности.
По какому-то понтонному мосту переправились через широкую, ныне спокойную гладь Одера. И я, наконец, догадался спросить Риту, куда же мы едем, как и где найдем свой батальон. Она сказала, что часть дороги ей уже знакома, а потом достала карту, которую дал ей Филипп Киселев, наш начштаба. На карте этой жирной красной чертой был обозначен (или, как у военных принято говорить, "поднят") маршрут до какого-то городка. А там мы должны будем спросить у военного коменданта дорогу, если не застанем своих.
Не буду описывать всей этой длинной дороги, коснусь только нескольких примечательных событий на нашем пути. Выехали мы из госпиталя, кажется, 28 апреля, а батальон догнали к середине дня 1 мая где-то за городом Фрайенвальде, в одном из северных пригородов Берлина.
Почти в каждом доме, да и почти из каждого окна свешивались большие белые флаги-простыни в знак безоговорочной капитуляции. На улицах уже появилась немногочисленная ребятня, усиленно загоняемая взрослыми в дома, как только появлялись наши военные машины, везущие солдат, и другая техника, а тем более — танки.
Иногда попадались и большие колонны монотонно шаркавших ногами, понуро шагавших пленных немцев под конвоем советских солдат. Скорбно глядели на эти толпы местные жители. Я почему-то не заметил ни одного случая, чтобы какая-нибудь сердобольная «фрау» попыталась передать краюху хлеба или картофелину пленному, как это бывало, даже под угрозой конвоиров, когда фашисты гнали по украинским или белорусским селам наших солдат, попавших в плен. Ну, что же, у каждой нации, как теперь принято говорить, свой менталитет, своя широта души.
В одном месте близ дороги какая-то пожилая немка сторожила нескольких коз, пасущихся на первой весенней траве. Среди этих коз Рита заметила маленького, видимо недавно появившегося на свет юркого козленка. То ли заговорил просыпавшийся в ней материнский инстинкт, то ли ее удивительная тяга к животным, но она остановила наш «фиакр», подбежала к этому черненькому созданию и взяла его на руки. Немка, охранявшая коз, вначале испугалась, увидев, что солдат в юбке подбежал к этому мини-стаду. Но потом, наверное увидев счастливое лицо этой юной советской женщины с заметно пополневшей фигурой, поняла ее порыв и затараторила: "Битте, битте, битте", мол, пожалуйста, возьмите, если нравится. И Рита, счастливая, принесла доверчиво прижавшееся к ней маленькое существо и уселась с ним в пролетку.