Правда варварской Руси
Шрифт:
Но моральному облику европейской цивилизации такие учения и впрямь соответствовали. Особенно заметно это было во Франции, которая выдвигалась на роль культурного и политического центра Европы. Ее особенностями стали ярко выраженный индивидуализм, погоня за удовольствиями и полнейшая распущенность. Посол Тосканы доносил: «Франция — это настоящий бордель». На сексе здесь было замешано все — быт, карьера, искусство, политика. Для простолюдина уступить дочь для забавы дворянину считалось не только нормальным, но и выгодным — если не забудет заплатить. А у дворян отнюдь не считалось зазорным откровенно продавать дочерей вельможам (только цена отличалась от простолюдинок). Ну а те, кто прорвался в высший свет, предавались своим желаниям в открытую. Аббат
Был и язык шелковых бантиков, имеющих «свои названия и значения, судя по цвету и месту, где они приколоты… перемещаемые в известном порядке, они без слов объявляют избраннику: «вы мне нравитесь», «я вас люблю», «следуйте за мной», «я ваша». Позже подобную роль стали играть мушки, но в середине XVII в. их использовали только для того, «чтобы обратить общее внимание на особо красивые части своего тела. Их налепляют на лицо, шею, спину, грудь и даже на кончики грудей». То есть просто оголить соски для соблазна мужчины оказывалось уже недостаточно, требовалось дополнительно привлечь к ним внимание. Впрочем, тогдашние моды преднамеренно выставляли прелести напоказ — декольте углублялись настолько, чтобы открывать не только верх бюста, но и часть околососкового кружка. Хотя критерии красоты очень отличались от нынешних — ценились женщины полные, рыхлые, расплывшиеся. Поэтому бедра специально расширяли фижмами — юбками на металлическом каркасе, который пристегивался к телу ремнями.
Еще одной особенностью французской знати была страсть к интригам и заговорам, участники коих нередко искали поддержку у внешних врагов. Но во Франции это не считалось «изменой родине», входило в число дворянских «свобод». Иногда для острастки казнили какую-нибудь мелочь, но высших вельмож не трогали. И для них заговоры становились острой, но практически безопасной игрой. Как и для дам, которые в дополнение к разврату искали новые развлечения и становились «ударной силой» всяких закулисных дел. Прижать самовольство и анархию вельмож сумел только Ришелье, но после его смерти они снова подняли головы. А вокруг трона собралась целая свора «принцев крови» — алчных, эгоистичных, ничего не желающих знать, кроме собственных выгод и апломба.
О, это были фигуры весьма примечательные. Дядя короля Гастон Орлеанский, дурак и трус, всегда закладывавший своих соратников по заговорам. Отличный полководец Конде из рода Бурбонов — выступавший предводителем гугенотов, но на деле безбожник, распутник и редкий циник. Его сестренка, по мужу герцогиня де Лонгвилль — ее хобби было брать «шефство» над неопытными юношами и девушками, попадающими ко двору, затаскивать к себе в спальню и обучать любовным наукам вплоть до крайних «изысков». Принц Конти, родившийся горбуном. Но ведь переспать с горбатым тоже было «изыском», и от желающих отбоя не было. Тем более что он не обманывал ожиданий и славился жеребцовской энергией. По этой части с ним мог поспорить разве что принц Гонди. Он пошел по линии церковной карьеры, в возрасте 9 лет получил 2 аббатства, в 14 стал каноником собора Парижской Богоматери, а потом для него выпросили у папы «виртуальный» сан архиепископа Коринфского — без реальной должности. Гонди имел привычку содержать 3–4 знатных любовницы и развлекаться с ними единовременно, в групповушках. Всю эту компанию дополняли бастарды Генриха IV принцы Вандомские, Бофоры, Буйонны. И каждого окружала толпа прихлебателей-дворян.
В общем, образовался неслабый клубок потенциальных междоусобиц. И взрыв произошел все в том же «бунташном» 1648 г., когда полыхали восстания в Англии, Москве, на Украине. Тридцатилетняя война заканчивалась, но Франция продолжала борьбу с Испанией. А финансовое состояние дошло до ручки. Доходы казны составляли 12 млн. ливров при расходах 200 млн. Недостачу покрывали внутренними займами — и только годовые проценты к выплате достигли 20 млн. Их стали выдавать с задержками, вместо денег навязывали ценные бумаги будущих займов. Заключались соглашения с банкирами. Им отдавали на откуп статьи грядущих доходов, и вливания от банкиров достигли 80 % бюджета.
Бунты в провинциях не прекращались, но на них почти не обращали внимания. Считалось, что обойдется, пока «молчит большой зверь» — Париж. Самый многолюдный город баловали, опасались затрагивать его интересы. Но в 1648 г. казна зашла в тупик, доходы за следующие 3 года оказались уже «съеденными». И правительству пришлось взяться за Париж. Мазарини и его ставленник Партичелли стали выискивать новые источники доходов. Раскопали забытый старый эдикт о запрете строить дома в зоне 400 м от городских стен, предложив «нарушителям» платить дополнительный налог. Придумали налог на зажиточных граждан, повысили пошлины на ввоз товаров в столицу. А 12 должностей докладчиков парламента решили разделить, чтобы их стало 24 — и новые должности продать.
Во Франции парламенты Парижа и провинций были не законодательными, а судебными органами. Должности в них покупались. И вместе с нерегулярным жалованьем давали доход от судебных дел, «дворянство мантии», освобождение от налогов. Чем и пользовались парламентарии, организуя «крыши» для торговли и ростовщичества. Но парламент обладал важной прерогативой — регистрировать правительственные акты. И мог не зарегистрировать, если они не соответствовали законам. Чем тоже пользовался, если был недоволен решениями властей. Теперь же нововведения прямо касались кармана парламентариев — поскольку они-то и были богатыми гражданами, домовладельцами, а учреждение новых должностей обесценивало старые. К тому же судейским вскружили головы успехи британского парламента в борьбе с королем, подмывало показать, что и они «не твари дрожащие, а право имеют».
И парламент под предводительством президента Моле и оппозиционера Брусселя поднял бучу. Предложения провалил и выработал требования из 27 статей. По примеру Англии предъявил претензии на контроль над финансами, требовал уменьшить налоги, запретить разделение должностей, запретить отстранять чиновников от должности королевскими указами, не арестовывать их без суда. И созвать «палату правосудия» для расследования «злоупотреблений» (что было смешно — во Франции парламентарии сами являлись судейскими и чиновниками и были крепко повязаны во всех злоупотреблениях, им пришлось бы судить самих себя). В Лувр направилась манифестация, и королева вынуждена была подписать статьи.
Выполнять которые она не собиралась, да и не могла. Денег-то не было. И вскоре правительству пришлось пойти на еще более непопулярный шаг. Объявить о своем банкротстве. Все прежние займы аннулировались. С неопределенным обещанием, что проценты по ним будут выплачены когда-нибудь «позже». Парижские рантье, вложившие средства в государственные облигации, взвыли. И парламент, пользуясь общими настроениями, перешел в атаку. На короля и его мать в открытую не замахивался, но поднял шум, требуя преследования и наказания откупщиков. (Хотя и это на деле было лишь пропагандистским трюком для разжигания смуты, потому что в делах откупщиков участвовало 2/3 парламентариев).
А в это время Конде одержал победу над испанцами, его войско возвращалось в Париж. Правительство сочло, что сможет опереться на военную силу, и решило пугануть оппозицию. Три главных смутьяна во главе с Брусселем были арестованы. Но такой шаг принес не успокоение, а напротив, стал искрой общего бунта. Париж восстал, начал строить баррикады. Гвардейцев, посланных навести порядок, толпа прогнала градом камней. Чтобы угомонить парижан, королева и Мазарини выпустили арестованных, но уже не помогло. Город продолжал бушевать. Так началась смута, получившая название «Фронда» (праща).