Правда варварской Руси
Шрифт:
Однако русские наступали стремительно. В конце июля вокруг литовского лагеря стали рыскать разъезды казаков и детей боярских, отлавливая «языков». А за ними подтягивались полки и располагались станами в шалашах и шатрах — после марша Черкасский дал ратникам 3 дня отдыха. Противник попытался тянуть время, виленский епископ прислал предложение о переговорах. Но сразу стало ясно, что неприятель только хитрит, увиливая от конкретных условий, и 28 июля русская армия начала выдвигаться на исходные позиции для битвы. Форсировав болотца и две речки, она на следующий день сосредоточилась у вражеского лагеря и начала атаки. Сражение длилось «от шестого часа дни до ночи». Неудержимым натиском оборону сломили. Одни только казаки Золотаренко взяли 20 литовских знамен. Части Радзивилла, сбитые с позиций, откатывались по мосту на правый берег Вилии.
Для прикрытия на верную смерть оставили заслон
А южнее наступал Трубецкой. 28 августа его корпус приблизился к Слуцку. В 8 верстах от города губернатор полковник Петерсон собрал шляхетскую конницу и немецкую пехоту, решив преградить дорогу русским. Врага смели ураганной атакой. Как доносил воевода в ставку, «тех литовских людей и немцев побили многих и секли до города». Остатки частей Петерсона укрылись в Слуцке и предложение о сдаче отвергли. Крепость была сильной, гарнизон в ней собрался значительный, и Трубецкой сделал то же, что под Старым Быховом. Блокировал Слуцк заставами и ринулся дальше. 29 августа у Тинковичей встретил еще один большой отряд врага — видимо, опоздавший соединиться с Петерсоном. Обнаружив его, наши конные авангарды стали клевать атаками с разных сторон и связали боем до подхода пехоты. Солдатские и стрелецкие части с марша нанесли удар, обратили поляков в бегство, а преследование и рубка довершили разгром. Победы в полевых сражениях оставили без защитников окрестные города. И в начале сентября полки Трубецкого и Долгорукова при минимальном сопротивлении взяли Клецк, Мышь, Ляховичи, Столовичи, Миргородок, Слоним, выходя к Бресту.
А армия Хмельницкого и Бутурлина вторглась на Львовщину. В сентябре сдался, «добив челом государю», брат коронного гетмана Павел Потоцкий. Станислав Потоцкий дать битву не решился, оставил во Львове сильный гарнизон, а сам с основными силами отошел к Слонигородку, чтобы извне оказывать помощь осажденным и угрожать тылам осаждающих. И тут впервые проявил себя блестящий полководец, имя которого по справедливости должно было бы стоять в одном ряду с Румянцевым, Суворовым, Кутузовым. Григорий Григорьевич Ромодановский. Он был еще молодым стольником, и когда Хмельницкий обложил Львов, его и миргородского полковника Лесницкого отрядили с частью войск против Потоцкого.
Поляки выбрали позицию очень сильную, расположили укрепленный лагерь между Слонигородком и глубоким озером, прикрывшим их со стороны русских. А справа и слева от озера тянулись леса и болотистые протоки, служившие естественными преградами. В местах возможного их форсирования выставили заставы и чувствовали себя в полной безопасности. Но в ночь на 18 сентября казаки разобрали дома в ближайших деревнях и скрытно навели из бревен переправу через протоки. По ней во вражеское расположение проникли охотники и сняли караулы. А следом Ромодановский немедленно бросил остальных казаков, свой полк дворянской конницы и солдат полковника Гротуса. Потоцкий опасность сперва недооценил, послал к месту прорыва лишь отряд кавалерии. Его разбили и обратили в бегство. Удирающая шляхта заразила паникой и поляков, укрепившихся на центральном участке, у озера. Узнав о прорыве на фланге, они испугались, что их отрежут от города, и ринулись отступать к Слонигородку.
Ромодановский приказал ратникам преследовать врага, не отставая. И городская стража, пропуская бегущих поляков, не успела закрыть ворота. На плечах неприятелей русские ворвались в крепость. Пошла потасовка на улицах, в нескольких местах вспыхнули пожары. Тогда Потоцкий оставил город и стал через другие ворота выводить войско в поле. Унял панику, привел части в порядок, построил и начал возводить временные укрепления. Но и Ромодановский не отставал. Проведя полки через город, тоже стал разворачивать их для сражения. Потоцкий принялся атаковать. Бросал вперед то гусарские хоругви, то пехотные роты, силясь сбить русских с рубежей, на которые они вышли, и тем самым переломить ход битвы. Солдаты и казаки отражали неприятельский натиск огнем, рукопашными. Но конницу Ромодановский до поры до времени приберегал в резерве. И лишь когда пехота стала подаваться назад, а воодушевившиеся поляки кинулись «дожимать» ее, нарушив свой строй, на фланги им вдруг обрушились свежие силы. Враг дрогнул, смешался и стал пятиться.
А в это время на помощь Потоцкому спешило посполитое рушенье из Перемышля. Оно вполне могло дать полякам решающий перевес. Но их дух был уже надломлен. Сперва утренний прорыв, потом нежданный контрудар русской кавалерии подорвали боеспособность шляхты, она уже ждала только новых катастроф. Едва вдали показалось облако пыли и какие-то отряды, пронесся крик: «Свежее войско идет на нас!» И армия устремилась в бегство, бросая знамена и орудия. Когда Потоцкий разобрался, что идет подкрепление, и попытался образумить подчиненных, было поздно. А русские и казаки преследовали и рубили бегущих, не давая им остановиться и опомниться. Врагов охватила полная паника, они уже не слушали ни сигналов трубы, ни офицеров. Затем и перемышльская рать, увидев, что творится, повернула коней и бросилась прочь. В результате польская армия была разгромлена вдребезги, только темнота спасла ее от полного уничтожения.
Впрочем, Хмельницкий плодами победы не воспользовался. Углубляться в польские земли он не хотел, опасался татарских набегов на Украину. Из-за этого не желал и задерживаться под Львовом и вступил в переговоры с горожанами. Поляки, пользуясь этим, снова пытались вбить клин между казаками и Россией, Ян Казимир через своих агентов сулил Хмельницкому за разрыв с Москвой любые милости. Богдан, по своему обыкновению, не отказывался от самостоятельной политики. Заявил: «Казаки останутся верными союзниками Речи Посполитой, если Речь Посполитая через комиссаров своих торжественно признает русский народ свободным, как 10 лет назад признал испанский король голландцев». Но при этом резюмировал, что союз с царем он расторгнуть не может, а если хотите, мол, то ведите переговоры с самими «московитами». Со Львовом гетман сошелся на выплате крупного выкупа, снял осаду и пошел назад. Через два дня за ним вынуждены были последовать полки Бутурлина и Ромодановского.
Тем не менее итоги кампании 1655 г. были блестящими. Русские заняли Белоруссию, Литву. Алексей Михайлович брал с собой в поход икону Явления Пресвятой Богородицы преподобному Сергию Радонежскому, исполненную на гробовой доске Сергия. И распорядился сделать на ней особую надпись, что заступничеством Божьей Матери, св. Сергия и молитвами патриарха Никона одержаны столь великие победы. В дополнение к имеющемуся титулу государь принял новые — «всея Великия и Малыя и Белыя Руси самодержец» и «великий князь Литовский». Ромодановский за свою победу был пожалован из стольников в окольничие, приглашен к «государеву столу» и был назначен воеводой Белгородского полка (округа). Но особо стоит отметить и то, что в эпоху Златоглавой Руси в самом прямом смысле действовал принцип «никто не забыт и ничто не забыто». Любой ратник, идя в схватку, мог быть уверен, что в случае гибели не только его семью, но и его самого не забудет государство и Православная Церковь. Павел Алеппский описывал службу, где оглашались имена всех воинов, погибших за два года войны. Не скопом, а персонально! Каждого! Причем « архидьякон читал очень медленно, с расстановкой, а хор, не переставая, тянул вечную память». Ну а при таком внимании страны к своим героям как же не быть героизму?! Хотя тут напрашивается еще один вывод. Сама возможность персонального поминовения всех павших косвенно свидетельствует и о том, что потери русской армии за этот период были не так уж велики.
«Громи немцев!»
Исход войны с поляками выглядел однозначно. В сентябре 1655 г. царь писал своим сестрам: «Постояв под Вильно неделю для запасов, прося у Бога милости и надеяся на отца нашего великого государя святейшего Никона патриарха молитвы, пойдем к Варшаве!»… Но именно в этот момент вмешалась вдруг новая сила. В Швеции отречение Христины привело к власти воинственную «старую партию». Правда, ее вдохновитель Аксель Оксеншерна уже умер, но канцлером стал его сын Эрик, всецело продолживший политику отца. Карл X Густав и Эрик снизили поборы с крестьян и горожан, чем сразу завоевали общую популярность. В течение года отмобилизовали войска. Был заключен союз с Трансильванией и Бранденбургом — курфюрст которого мечтал оторвать от Польши Пруссию. Разгромленная Польша выглядела очень соблазнительным куском. И Карл объявил Яну Казимиру войну. Предлог был выбран первый попавшийся, такой же, к какому придирался Алексей Михайлович — ошибки в титуле. После чего две армии, Карла X из Померании и Магнуса Делагарди из Риги, сразу начали вторжение.