Правда во имя лжи
Шрифт:
– Да знаем мы, кто такая Лада Мансуровна! – пробормотала Соня, ошалело уставившись на Струмилина.
Тот смотрел на нее с тем же выражением:
– Вот, значит, как Лида это придумала – стриптиз-разрядку! Наверное, не слабое изобретение, если столько женщин этим увлекались. Одного не пойму – почему дело наружу так долго не выходило. Ведь если туда и впрямь пускали мужиков смотреть на этих женщин, – а именно то, что на них смотрят, видимо, и заводило их до самой высокой степени! – кто-нибудь непременно должен был начать болтать языком. И уже давно. Но по словам этой чертовой Лады
Он осекся. Мелькнуло что-то в голове, какая-то мысль, оттенок догадки, – и растаяла, спугнутая взволнованным окриком Лешего:
– Погодите, погодите! Я правильно понял, это тот пресловутый стриптиз в «Ла ви он роз», о чем сегодня все газеты…
– Правильно, правильно, – кивнул Струмилин. – Совершенно верно!
– Ого! – Леший даже привскочил. – Так ведь это значит – что? Это значит, что мне положен с Лидочки как бы небольшой процент? Ведь именно в моей мастерской ее по башке идеей стукнуло.
– Вряд ли ты получишь что-то с моей сестрички, – перебила его Соня. – Она сейчас… – Лицо ее чуть побледнело. – Одного не пойму: зачем, ну зачем Лида ринулась в Северолуцк, зачем устроила всю эту интригу и фактически сожгла за собой все мосты в Нижнем? На что она там надеялась, кто ее ждал, что… Леший! – Она резко повернулась к художнику. – Что это ты говорил насчет «Прощания славянки»?
– А, насчет копии, – кивнул он. – Я сказал, что…
– Стоп! – Соня вскочила. – Насчет какой копии?
– Бориска – это Лидин кавалер – дико запал на картины Серебряковой. Ну просто фанат! А поскольку на «Прощании славянки» изображен Лидочкин двойник, вернее, ваш с ней тройник, то Бориска заказал мне как бы портрет дамы своего сердца. Я двадцать копий сделал, не меньше, пока не получилось один в один. Причем Борька меня заставлял все копии уничтожать. Натурально над душой стоял, чтоб я не просто поверх этих картин новую грунтовку накладывал, а соскребал бы краску с холста, чтоб ни следа. Но как-то раз не уследил за мной! – Леший самодовольно усмехнулся. – Вот и вышло, что одну, самую лучшую, копию он получил – и забыл за нее заплатить, гад! – а вторую я втихаря себе оставил. Ты ее видел, Андрей, она у меня над диваном висит.
– Себе забрал… – пробормотала Соня. – Себе. Себе… Неужели?.. Да нет, не может этого быть!
– Чего не может быть? – насторожился Леший. – Скажи, ради Христа, в какое еще черное дело втравила меня твоя близняшка?
– Вы знаете, что такое «Прощание славянки», ребята? – Соня переводила расширенные изумлением глаза со Струмилина на Лешего. – Ребята, вы знаете, что такое «Прощание славянки»?! Это – жемчужина Северолуцкого художественного музея. Его гордость! И это была любимая Костина картина. Мужа моего покойного… Костя даже из календаря ее репродукцию вырезал и у нас дома повесил. А потом бросил работу в турфирме и устроился охранником в художественный музей. Это произошло чуть больше года назад, как раз накануне его смерти. И… вы только посмотрите, что я нашла здесь сегодня!
Она вскочила, поскользнувшись на луже, накапавшей со стола, но удержалась на ногах, ринулась в комнату и через миг вернулась, держа стопку фотографий.
– Смотрите!
Леший быстро, невнимательно просмотрел фото и передал пачку Струмилину.
– Ну и что тут особенного? «Прощание славянки» во всех видах, более ничего. Наверное, Борискина работа.
– Борискина? О нет, это работа не Борискина! – странно-звонким голосом сказала Соня. – Это не просто снимки картины – снято во всех подробностях, как она висит в нашем музее. Неужели вы не видите? Подробности рамы, все детали картины. Даже крепления сфотографированы, вот, видите?! Повернуть картину, чтобы так подробно заснять ее, обычному посетителю вряд ли удалось бы. Это мог сделать только свой человек. Смотрительница или…
– Или охранник, ты хочешь сказать? – глухо спросил Струмилин, только сейчас вспомнив, что вчера была Костина годовщина, а сегодня… сегодня его вдова и он, друг детства…
– Я вижу, ты мне не веришь? – надменно вскинула голову Соня. – Не веришь! Ладно. Но ты посмотри внимательнее на эти фотографии. Видишь, в уголках даты съемки автоматически проставлены? Вот, 10.06.99, 14.06.99, 18.06.99. Это дни Костиных дежурств. Костя работал именно так – сутки через трое. И еще… видите, ноль везде не пропечатан, вместо него получается как бы скобка. Довольно редкий брачок, верно? Именно такой брачок был у Костиной камеры. И можете думать обо мне что хотите, но я, кажется, знаю, зачем моя сестра поехала в Северолуцк.
– Они считали, что красота должна выйти из музея, стать неотъемлемой принадлежностью быта! Не украшением жилья, а его частью, как… как кухонная утварь, к примеру!
Искусствоведческий спор набирал силу.
Соня – точнее сказать, та молодая женщина, в которой кассирша Люба признала Соню Аверьянову… для удобства продолжим и мы ее так называть, – Соня незаметно отпрянула обратно в зал и подскочила к «Прощанию славянки». Заглянула за оборот картины. Так, все по-прежнему, а что могло измениться с прошлого раза? Традиционное крепление картин в музеях: толстая бельевая веревка пропущена в металлические, в данном случае – медные колечки, прибитые к раме с изнанки.
– В эту эпоху выравниваются прежде несовместимые виды искусства – вровень с живописью становится архитектура, декоративно-прикладное искусство. Гегемония станковой живописи уходит в прошлое!
Защитник кубизма явно подготовился к спору и поэтому пока лидирует: его оппонентки еще не собрались с мыслями и издают просто нечленораздельный, потрясенный гудеж.
Соня распахнула свой просторный жакет. Слева на подкладке нашито нечто вроде черкесских газырей – такие маленькие карманчики. А в них чего только нет! Не глядя выхватила крохотные, не больше маникюрных щипчиков, кусачки и всунула их в кольцо.
Чуть слышный щелчок. Перехватила повисшую картину левой рукой, правой перекусила второе кольцо. Маленькие, да удаленькие кусачки вернулись в свой карманчик, из соседнего был выдернут небольшой сапожный нож. Острое как бритва лезвие прикрыто пластмассовым чехлом.
Поставив картину на одно колено, Соня точными движениями вырезала полотно из рамы. Рука ее ни разу не дрогнула, линия обреза не скосилась ни на миллиметр.
Полотно свернулось в трубочку, и Соня поставила его на пол.
– В обществе в эту эпоху царит культ артистического универсализма, сфера изобразительного творчества необычайно расширяется, формируется новый тип универсального художника, для которого не существует разделения на ремесло и искусство. Художник теперь умеет все!