Правда выше солнца
Шрифт:
В этот самый момент свет лампы выхватил из мрака очертания двери. Медные петли в виде львиных лап, барельефные сценки сверху донизу: то ли охота, то ли война, в полутьме не разобрать. Акрион в очередной раз подивился тому, как неизвестный устроитель-хорег радел о декорациях к спектаклю, и хотел было идти дальше.
Вот цель твоя! Дверь, за которой зло таится!
Голос грянул в голове так, что Акрион едва не выронил и меч, и лампу. Снова закружило, повело в сторону, пол колыхнулся под ногами, как подъёмная площадка,
Ударом ноги Акрион распахнул богато украшенную дверь. Успел мимолётно порадоваться, что оставил лампу в коридоре. Так ярче рисуется его силуэт, тёмный на фоне освещенного дверного проёма. Шагнул в покои, огляделся – порывисто и нетерпеливо, чтобы все видели: мститель готов к возмездию, он ищет жертву.
А вот и второй актер из трагической тройки!
Огромного роста человек поднялся навстречу Акриону с разобранной постели. Выставил руку, защищая спросонья от света глаза. Акрион на мгновение застыл, глядя через прорези маски. Смятые простыни, чаша с вином у изголовья кровати, квадрат темноты в оконце под потолком – будто бы не в театре, а в обычной опочивальне.
Произнести монолог? В таких сценах герой всегда говорит что-нибудь возвышенное. «Что ж, умри! Твою кончину с легким сердцем я приму». Нет, это другое...
Нет прощения тирану! Рази без жалости!
На сей раз божественный голос был полон гнева. Разить без жалости! Уязвить врага! По-настоящему, с выпадом, как на тренировках в эфебии. Всё должно быть естественно, иначе зрители не увидят гнев мстителя, не поверят в гибель злодея.
Акрион сорвался с места, прыгнул к человеку и пронзил его мечом.
По-настоящему, с выпадом.
Естественно.
Клинок вошёл в грудь слева, точно напротив сердца. Брызнуло на руки тёплым. Человек мотнул головой от удара, взмахнул руками. Зацепившись ногой, повалился на кровать. Стиснул пальцами простыни, согнул напряжённые до предела руки в локтях, будто изо всех сил боролся с кем-то незримым. Гортанный, клекочущий звук родился в горле и захлебнулся кровью. По простыням расплылась чернота.
Акрион попятился.
Случилось что-то страшное. Непоправимое.
Публика по-прежнему молчала, но это молчание было другим. Сытым, удовлетворённым. Преступным.
Меч глубоко засел в груди поверженного. В воздухе больше не пахло благовониями. Опочивальня наполнялась ржавым острым запахом крови.
Человек на кровати захрипел, приподнялся, но тут же, оседая, соскользнул с перепачканных простыней. Скорчившись, замер у изножья и больше не двигался.
– Аполлон милосердный, – прошептал Акрион и тут же повторил в голос: – Аполлон милосердный!..
Человек не шевелился. Меч косо торчал из раны. Кровь текла по терракотовым плиткам – чёрная, блестящая, словно живая. Но, конечно, никакой жизни в ней уже не было.
В коридоре послышались торопливые шаги. Акрион на подгибающихся, как из тростника сплетенных ногах повернулся ко входу. «Это не спектакль, – подумал он в ужасе. – Это не было спектаклем. С самого начала это не было и не могло быть спектаклем. Что я сделал? Что теперь будет? Как это случилось?!»
Звук шагов приблизился, заполнил коридор. По стене порхнула тень. Акрион огляделся, но, кроме маленького окна под потолком, куда не протиснулся бы и ребенок, выхода не нашёл. Похоже, он попался – попался на месте самого настоящего преступления. Убийца с окровавленными руками.
В дверях появилась коренастая фигура. Это был мужчина в диковинном платье: сперва, не разобрав, Акрион решил было, что он гол, но тут же разглядел, что всё тело незнакомца закутано в черную плотную ткань, прилегавшую к телу, словно вторая кожа. За спиной мужчины болтался странной формы шлем и висела ещё более странная сумка.
Незнакомец замер, осматривая комнату. Поднял с пола зачадившую лампу. Обойдя кровавую лужу, подобрался к кровати, нагнулся над мертвецом. Потрогал шею, выругался, вытер пальцы о простыню. Повернулся к Акриону.
– Ты что натворил? – спросил он неприязненно.
– Я... – начал Акрион.
Человек в диковинном платье шагнул к нему, сорвал театральную маску и поднёс к лицу лампу.
– Ну да, – произнёс он с горечью. – Кто же ещё. Мог бы догадаться. Вот стерва.
Акрион молчал. Лампа чадила, близкое пламя заставляло щуриться, выжимало слезу. Ноги обдувало сквозняком, и было невыносимо думать, что голых ступней вот-вот коснётся растекающаяся по полу кровь убитого.
– И что теперь с тобой делать? – спросил незнакомец. Спросил задумчиво, без зла.
Где-то далеко, в недрах дворца зародился шум. Хлопнула дверь, другая; кто-то крикнул, ему ответили на несколько голосов; ахнула женщина, залаял разбуженный пёс; и негромко, но явственней всех прочих звуков лязгнуло оружейное железо. «Наверх! Сюда!» – повелительный окрик. Топот нескольких пар ног, обутых в сандалии. Кто-то крепко ругается – близко, совсем близко...
Незнакомец проворно задул лампу. Темнота обрушилась, как удар. «Это конец спектакля, – с жалкой надеждой подумал Акрион. – Пришёл третий актёр, эписодий кончился, и сейчас хор запоёт последний стасим, а потом все пойдут по домам...»
– За мной! – прошипела темнота, хватая Акриона за плечо. Тот беспрекословно дал себя выволочь в коридор и дальше, куда-то в кромешное чёрное ничто. Звуки приближались, уже было слышно натруженное дыхание нескольких глоток, и звонко, хищно бряцало оружие.
Акриона крепко и настойчиво тянули вперёд, в черноту. Он послушно следовал за невидимым человеком в странном костюме, то и дело сбиваясь с шага и полностью уже потеряв чувство направления. Внезапно что-то скрежетнуло, с размаху хлопнуло. Впереди замаячил просвет, а в середине его – луна.