Правдивая ложь
Шрифт:
Пол вошел в дом через боковую дверь, пересек полутемную гостиную, благоухавшую увядающими розами, направился через холл к парадной лестнице, и тут его перехватила Треверс.
– Сейчас не время для визитов. Ей нужен отдых. Пол остановился, уже держа одну руку на балясине перил.
– Она не спит. Я видел свет.
– Неважно. Ей нужен отдых. – Треверс потуже затянула пояс махрового халата. – Она расстроена.
– Я знаю. Я говорил с Джулией. Как боксер, вызывающий на бой, Треверс выпятила подбородок.
– Она оставила Еву в ужасном состоянии. Эта девчонка не имела права говорить такие вещи, кричать и бить посуду.
– Эта девчонка, – кротко сказал Пол, – была в шоке. Ты ведь знала, не так ли?
– То, что я знаю, мое личное дело. – Треверс дернула головой в сторону лестницы. – Точно так же, как заботиться о ней – мое дело. Все, что ты хочешь сказать, подождет до утра. Хватит с нее горя на сегодня.
– Треверс, – Ева выступила из тени на верхнюю площадку лестницы, спустилась на две ступеньки, и ее лицо, как овал из слоновой кости, светилось над длинным ярко-красным халатом, – все в порядке. Я хотела бы поговорить с Полом.
– Вы сказали мне, что идете спать. Мелькнула ее ослепительная улыбка.
– Я солгала. Спокойной ночи, Треверс. Ева ушла, зная, что Пол последует за ней.
– Я прослежу, чтобы она побыстрее легла спать, – пообещал Пол встревоженной Треверс.
– Ну, смотри мне.
В последний раз взглянув наверх, Треверс ушла, шурша махровым халатом, хлопая шлепанцами на резиновой подошве.
Ева ждала Пола в маленькой гостиной рядом со своей спальней. Здесь царил обычный вечерний беспорядок. Разбросанные журналы, бокал с остатками выдохшегося шампанского, теннисные туфли, сброшенный после ванны яркий махровый халат. Все в этой комнате было ярким и полным жизни, но, взглянув на Еву, сидевшую в удобном глубоком кресле. Пол впервые понял, как она изменилась.
Ее руки казались слишком тонкими и хрупкими, к глазам подкрались морщинки. Безжалостная старость словно накрыла ее лицо прозрачной маской.
Ева подняла глаза, увидела все, что хотела увидеть, и отвела взгляд.
– Как она?
– Сейчас спит.
Пол опустился в кресло. Не в первый раз он приходил сюда ночью поговорить. Ева любила менять обстановку, но многое оставалось прежним, как запахи, которые он полюбил в детстве: ароматы духов и цветов, очень женские ароматы, говорившие о том, что мужчины здесь только гости.
– Как ты?
От озабоченности, прозвучавшей в его голосе, слезы чуть не хлынули снова, но Ева напомнила себе, что покончила со слезами.
– Злюсь на себя за то, что все испортила. Я рада, что ты был рядом с ней.
– Я тоже.
Пол больше ничего не сказал, зная, что Еву не надо подгонять. И она заговорила сама, потому что ему она могла довериться так, как лишь очень немногим.
– Я носила это в себе почти тридцать лет, как носила Джулию почти девять месяцев. – Ее пальцы тихо барабанили по подлокотнику, но даже этот тихий звук раздражал ее, и она опустила руку. – Тайно, с такой болью и отчаянием, каких не может понять ни один мужчина. Я всегда думала, что, когда стану старше – проклятье, когда состарюсь, – эти воспоминания исчезнут. Я забуду, как изменялось мое тело, забуду, как она шевелилась во мне, как я выталкивала ее в мир. Не забыла. – Ева закрыла глаза. – Господи, ничто не изгладилось из памяти.
Ева вынула сигарету из сигаретницы, покрутила ее, прежде чем закурить.
– Я признаю, что жила ярко и счастливо без нее. Я не могу сказать, что каждый день своей жизни скорбела о ребенке, которого держала на руках всего один час. Я никогда не сожалела о том, что сделала, но я никогда не забывала.
Ее голос, ее пылающие глаза… она словно ждала обвинений. Пол лишь коснулся ее щеки.
– Почему ты позвала ее, Ева? Почему ты рассказала ей?
Ее хрупкое самообладание чуть не рассыпалось на мелкие осколки. Она вцепилась в руку Пола. Затем отпустила и продолжила:
– Я пригласила ее сюда, потому что в моей жизни были оборванные нити, которые я хотела связать. Мне казалось, что было бы очень символично – а может, мною двигало тщеславие, – если бы это сделала моя дочь. – Ее глаза засверкали на бледном, окутанном сигаретным дымом лице. – И я должна была увидеть ее. Коснуться ее. Посмотреть своими глазами, какой женщиной она стала. И мальчик, мой внук. Я хотела узнать его. Я совершила много грехов, но, если попаду в ад только за этот, я согласна. Он того стоит.
– Ты говорила ей все это?
Рассмеявшись, Ева раздавила в пепельнице недокуренную сигарету.
– Не успела. Я немного успела сказать до того, как она набросилась на меня, за что я не могу ее винить. Я отказалась от нее и не имела права пытаться ее вернуть.
Ева встала, подошла к окну. Ее отражение проступило в черном стекле, как призрак.
– Но поверь мне, Пол, чем больше я с ней общалась, тем больше любила. Я видела в ней себя, видела Виктора. Ни к одному человеческому существу, за исключением мужчин, я не чувствовала такой тяги, и ни к кому – такой полной и бескорыстной любви. Ни к кому, кроме тебя. – Ева обернулась, посмотрела на него блестящими от слез глазами. – Она была ребенком, которого я не могла иметь. Моим ребенком был ты.
– А ты была моей матерью, Ева. У Джулии была своя мать. Ей нужно время.
– Я знаю. Я знаю.
– Ева, почему ты не сказала Виктору? Она снова отвернулась, прижалась лбом к оконному стеклу.
– Я думала об этом тогда и сотни раз после. Может, он и оставил бы жену. Может, он пришел бы ко мне свободным. И как бы сильно он ни любил ребенка, я всегда задавала бы себе вопрос: простил ли он меня? Я бы никогда не простила себя, если бы получила его на таких условиях.
– Ты признаешься ему сейчас? Ева обернулась.
– Думаю, это должна решить Джулия. Она знает, что ты здесь?
– Нет.
– Ты ей скажешь?
– Да.
– Ты любишь ее.
Хотя это не был вопрос, он ответил:
– Я никогда не думал, что смогу полюбить так сильно. Она и Брэндон нужны мне, чего бы это ни стоило. Ева удовлетворенно кивнула.
– Я дам тебе один совет. Не позволяй ничему и никому встать между вами. Даже мне. – Она протянула к нему руки, зная, что он подойдет и обнимет ее. – Я должна кое-что подготовить к завтрашнему дню, а ты позаботься о ней.