Правила челолова
Шрифт:
Конское ржание.
Окрики погонщиков, подгоняющих неведомо кого, отсюда, в пыли и суете даже не видно, кого именно.
Мешки с поклажей.
Покачиваются на спинах верблюдов замки, дворцы, целые города, покачиваются колокола на колокольнях, тихонько позвякивают.
Жмурится черный кот на подушке падишаха, смотрит на бескрайние горизонты.
Чу!
Тпр-р-р-у!
Ну!
Что-то там, впереди, непонятное что-то, тревожное что-то, что-то…
А вот.
Развилка двух дорог, здесь, совсем рядом, всего-то в паре шагов.
Вот и – чу.
Вот
Вот и – ну.
Замирают караваны.
Замирают народы, эпохи и государства, смотрят люди в пелену будущего.
Развилка.
Три… нет, пять путей.
Пути, уводящие в никуда.
Слуги бережно снимают подушку с котом, бережно ставят кота на дорогу.
Ждут.
Черный кот настороженно фыркает, перебегает один из путей, второй, замирает перед третьим, недовольно принюхивается, прыгает к четвертому пути, шипит, распушает звост, идет бочком-бочком-бочком, выгибает спину.
Перебегает.
Нюхает пятый путь, долго примеряется, долго сомневается. Люди смотрят с надеждой, там, на горизонте пятого пути виднеется что-то хорошее, город какой-то светлый, пронизанный сиянием. Наконец, кот перебегает пятую дорогу, перескакивает резвыми прыжками, гневно шипит.
Люди замирают.
Люди хотят туда, где город, где свет, люди хотят захватить дивный город, связать, пленить, положить в поклажу, – люди не хотят на третий путь, уводящий в ледяной туман осени.
Падишах неуверенно смотрит в сторону сияющего города.
Кот фыркает, кот шипит, кот сверкает огромными желтыми глазищами, и нельзя идти в сияющий город, кот же дорогу перешел, кот-то свое дело знает…
Сердится падишах.
Гневается падишах.
И люди гневаются, не дали караванам-городам пойти, захватить дивный город…
Взмахивает падишах острой саблей, вздрагивает кот – легкий, стремительный, быстрый, но сабля быстрее…
…Рука визиря перехватывает руку падишаха, визирь говорит – быстро, торопливо, что есть такие вот города, которые в темноте светятся, вот люди туда идут, а потом кровью харкают, и на землю ложатся, и умирают, и все.
Вот так бывает там, где города светятся.
Падишах опускает меч, последний раз смотрит в туманную даль.
Пыль-караван-пыль-караван-пыль-караван-пыль-караван.
Конское ржание.
Окрики погонщиков, подгоняющих неведомо кого, отсюда, в пыли и суете даже не видно, кого именно.
Мешки с поклажей.
Покачиваются на спинах верблюдов замки, дворцы, целые города, покачиваются колокола на колокольнях, тихонько позвякивают.
Жмурится черный кот на подушке падишаха, смотрит на бескрайние горизонты.
Смотрит на еще один спасенный город.
Спать… Спать… Спать…
Спать.
Спать.
Спать.
Легко сказать – спать, после такого, после всего, что привиделось, навалилось непонятно откуда со всех сторон, заставило с криком подскочить на постели. Какие-то не то не люди,
Спать.
Спать.
Спать.
Легко сказать – спать, когда опять полнолуние, и я уже точно знаю, что опять придут они, как приходят каждую ночь, когда полная луна поднимается над темными крышами, снова навалится неясное наваждение, не поймешь, где сон, где явь, то ли я лежу в своей уютной спальне, то ли среди руин в умирающем мире, и меня окружают неведомые твари. …нет, это не сны, в том-то и дело, что это не сны, если бы у меня была хоть какая-то надежда, что все это окажется не более чем кошмарным сном – я бы не беспокоился сам, я бы жил, как жил, вешал бы над кроватью оберег от дурных снов. Но это не сны, нет, не сны, чем дальше, тем сильнее чувствую, что это нечто большее…
Спать.
Спать.
Спать.
Легко сказать – спать, когда наступает ночь, которую лучше провести, ни на секунду не сомкнув глаз, ночь, которая, однако, сама сковывает нас по рукам и ногам, обволакивает наши умы, погружает в крепкий глубокий сон. Напрасно собираемся друг у друга по домам, устраиваем шумные празднества каждое полнолуние, танцы у очага или у костра, если на улице тепло и лето. И тщетно, все тщетно, мертвый сон окутывает всех нас, и – силы небесные, если бы это был только сон! Я отчаянно пытаюсь вырваться из ночного кошмара, я просыпаюсь – почти-почти-почти, и в зыбкие секунды между сном и явью я вижу гостиную своего дома или улицу городка, или темноту спальни, – и отчетливо вижу обрывки сна, мерзких чудищ, которые только что сновали по заснеженной пустыне, а теперь вышагивают по комнате…
Спать.
Спать.
Спать.
Легко сказать – спать, когда сегодня решится все, когда сегодня мы узнаем, кто возьмет верх, кто победит в безумной битве, они или мы. Или наши обереги остановят темную силу, или жуткие твари из кошмарных сновидений прорвутся в мир яви. Легко сказать – спать, когда обещали друг другу, что не проснемся, если темные не то не люди, не то нелюди не испугаются оберегов. Когда обещали друг другу кануть в небытие, только не пропустить в мир то темное, неведомое, жуткое. И никому не верится, что какие-то банальные ловцы снов могут уберечь нас от беды…
Спать.
Спать.
Спать.
Легко сказать – спать, когда наваливаются воспоминания, когда каждый раз, когда золоченый каравай луны очерчивает полный круг, мы по привычке ждем чего-то страшного, ночных кошмаров, которые придут за нами, стоит нам только закрыть глаза. Мы уже знаем, что ничего страшного не будет – но это не помогает. Сегодня будут плакать дети, напуганные полной луной, и кто-нибудь будет допоздна сидеть в гостиной, чтобы как можно дольше не идти спать…