Правила игры без правил (сборник)
Шрифт:
У двери долго примеривался, что взять — куртку или плащ.
— Там тепло, — прервал мои раздумья Аршак.
Мы вышли из подъезда. Аршак прошел вперед, а я за ним по мягко пружинящему снегу, недоумевая, куда это он меня ведет. Одно ясно, во дворе ее не было. Да и с чего я взял, что она должна быть здесь?
Сделав несколько шагов, он остановился, повернулся ко мне и с жадным интересом уставился под ноги.
— Ага, то же самое!
Я оглянулся. Никого. Посмотрел себе под ноги, затем на следы… Следов не было!
То есть что-то было, но не следы.
Аршак в это время сосредоточенно взирал на свои отпечатки. На снегу четко виднелась русская буква «А». Он тронул ее пальцем и шепотом сказал:
— По-моему, это не снег!
Оглядев двор, нелепо белый в это майское утро, я заметил, что снег нетронут и свеж. Обыкновенный снег — я помял его в ладони — холодный и хрустящий, только почему-то не тает. Можно, впрочем, слепить снежок, что я и сделал, запустив его потом в стену котельной. Снежок прилип.
Во двор вышла Елена Тиграновна и, небрежно мне кивнув, прошла мимо, проигнорировав Аршака. Мы уставились в ее следы. Непонятно.
Вглядевшись, я ахнул: она оставляла после себя нотную запись!
Аршак присел и протяжно свистнул. Парсаданова возмущенно дернула плечом и обернулась. Заметила, как мы нависли над чем-то, почуяла неладное и, проверив, не распахнулась ли сумочка, подошла к нам.
У Аршака быстрая реакция и три класса музыкального образования. Пока я и Елена Тиграновна смотрели друг на друга и на следы, он быстро срисовал их в записную книжку. Отпечатки не повторялись!
Елена Тиграновна вдруг встрепенулась, покраснела и со сдавленным «Ах вы, подлецы!» принялась затаптывать следы. Но на месте старых она оставляла новые. Тогда принялась орудовать сумкой.
Запыхавшись, она перебралась на каменный, чистый от снега бордюр. Протянула руку и грозно сказала:
— Отдай!
Аршак молча вырвал листки из блокнота. Она выхватила и, скомкав, сунула в карман. Внезапно всхлипнула и жалобно сказала:
— В детстве я мечтала играть на скрипке…
Аршак с большим сомнением оглядел ее дородную фигуру. Елена Тиграновна достала платок и вытерла глаза.
Потом, много дней спустя, как-то ночью то ли мне приснится, то ли от бессонницы придет история о звуках скрипки, которые донесутся сверху, от Парсадановых. Игра очень неумелая, но вдруг взрывается каскадом жутких звуков, скрипка словно разговаривает, рычит и стонет, слышны обрывки странной, пугающей мелодии.
Днем я осторожно спросил у доцента, кто у них играл, но доцент сердито огрызнулся — никто, мол, не играл и играть не мог! А еще через несколько дней я узнал, что Елена Тиграновна тихо ушла от доцента к какому-то молодому композитору и уехала после развода и нового брака в Бейрут. Обитатели двора были поражены — бывшая мадам Парсаданова была лет на восемь старше доцента и, как судачили, очень боялась, что он уйдет к молодой. А тут — на тебе!
Но это будет потом, когда все или почти все жильцы забудут о снеге, а пока мы стоим во дворе и ждем, что будет дальше.
А дальше было вот что: из подъезда вышел завскладом Амаяк, которого звали просто Амо, и прошелся по снегу монетами достоинством в один рубль.
Елена Тиграновна истерично расхохоталась. Амаяк обнаружил, что ходит денежными знаками, имеющими хождение, и рассвирепел. Подскочил к нам и, цедя сквозь зубы неопределенные угрозы, стал допытываться, чьи эти шутки и с кем бы он мог по-мужски поговорить.
Пока Амо развивал тему мужского разговора, из подъезда вышел самый скверный и склочный обыватель дома — отставной бухгалтер Могилян.
Весельчаки поговаривали, что из его анонимок можно составить библиотеку. Люди же тертые высказывались сдержаннее, намекая, что до войны этот мелкий сукин сын был наделен властью и, властью пользуясь, крови нацедил немало. Советовали не связываться, чтоб вони было поменьше.
Уйдя на пенсию, он удвоил активность. Писал на всех. В ряде моих историй он фигурировал как объект воздействия со стороны дисковой пилы, электропаяльника, бормашины и прочих забавных предметов.
Аршак хихикнул. Амо замолчал на полуслове, радостно хрюкнул и ткнул меня кулаком в бок.
Могилян оставлял прекрасные четкие следы собачьих лап.
— Бог шельму метит! — провозгласил Амо. — Какая, интересно знать, сука на меня в прошлом году кляузу накатала, будто я товар налево пускаю?
Амо пускал налево товар, но жильцы дома вслух об этом при нем не говорили.
— Что же это делается?! — вскрикнул кто-то рядом.
Я обернулся. Ануш, вздорная старуха с первого этажа, в страхе смотрела под ноги Могиляну.
«Все, — подумал я со злорадством, — Могиляну конец! Завтра весь город на него пальцем будет показывать, Ануш постарается».
Могилян долго смотрел себе под ноги, потом обвел нас расстрельным взглядом и метнулся в подъезд. Тут же возник снова с ведром воды. Но это ему не помогло, от воды снег вспухал, а следы становились четче. Свинцовыми мутными глазами Могилян истребил нас вторично, обещающе сказал «ладно» и сгинул.
Завтра его дочь, несчастное затрушенное создание, расскажет, как он звонил во все инстанции по восходящей, а потом, не дождавшись немедленной кары злоумышленников, предпринял личный обход отделений милиции и других мест, на каком-то этапе своего похода озверел, стал набрасываться и был свезен в больницу.
Ну а пока Ануш мелко крестилась и вопила на весь двор неприятным фальцетом:
— Говорила я, что он собака, псом и оказался!
Быть теперь Могиляну «Собакой» с большой буквы. Жаль, что не я сочинил эту историю, такой роскошный финал!
Старуха засеменила к нам, потом замерла, нагнулась к своим следам. Я и Аршак подскочили к ней, за нами неторопливо последовал Амо.
Однако! Старуха вообще не оставляла следов!
Несколько раз она как заведенная поднимала ногу и с силой вдавливала в снег. Втуне! Следов не было.