Правила обольщения
Шрифт:
Но когда Хейдену открылась истина, игра потеряла для него привлекательность. После этого он начал играть по-честному. Он по-прежнему видел систему, по-прежнему просчитывал возможности, следуя интуиции, какой подавляющее большинство людей не обладало, но возникающие время от времени неизвестные отчасти уравнивали шансы игроков. Более того, иногда случались победы, в которых никто не проигрывал.
Саттонли поднялся с кресла и прошелся по кабинету Хейдена в Сити, где тот занимался бизнесом. Кабинет был частью номера, предусматривавшего еще и спальню. Хейден редко пользовался спальней.
– А, все еще не утратил интереса к своим изысканиям. – Саттонли указал на игральные кости, лежавшие на маленьком столике, и внимательно посмотрел на толстую тетрадь. – Есть успехи?
– Кое-какие есть. – На столе лежало все, что нужно для экспериментов. Вероятностью управляли определенные законы, хотя большинству людей все это казалось делом случая или везением. Ученые считали, что мир устроен по подобию часов, но Хейдену казалось, что в его основе лежат довольно простые математические уравнения.
Саттонли продолжал разгуливать по кабинету, разглядывая на правах старого друга принадлежавшие Хейдену вещи. Вскоре его внимание привлекла довольно внушительная стопка бумаг, лежавшая на столе.
– Что это?
– Новое математическое доказательство, недавно представленное в Королевском научном обществе. Еще не дочитал до конца.
– Осторожно, Ротуэлл. Твое увлечение пока не превратило тебя в зануду. Но лет эдак через десять, если не проявишь благоразумия, с тобой никто не захочет общаться, кроме завсегдатаев Сомерсет-Хауса.
– Я посвящаю изучению абстрактных чисел всего несколько часов в день, – ответил Хейден. – И то не всегда. Слишком много времени отнимают повседневные дела. Как, например, сегодня.
– Тогда оставляю тебя наедине с твоими числами. Да, хотел спросить о Лонгуорте. Надеюсь, его довела до банкротства не твоя жажда крови. В городе по-прежнему говорят, что ты имеешь к этому какое-то отношение.
– Я сто лет не сидел за игральным столом.
– Интересный ответ. Его двусмысленность заинтриговала бы меня, если бы мне было до этого дело. Может, и к лучшему, что Лонгуорт разорился. Бен мог быть весьма забавным, если не обращать внимания на его бьющий через край энтузиазм. Тимоти же настолько жаден, что даже скучно.
После ухода Саттонли Хейден спрятал документы в ящик стола и подошел к секретеру.
Вскоре его мысли уже путешествовали по тропинкам формул, утопающим в благоговейной, бессловесной поэзии цифр. В бытность свою студентом Хейден считал математику нудной наукой, в которой он каким-то непостижимым образом преуспевал. Наконец один из учителей открыл ему совершенную красоту, скрытую в более сложных вычислениях.
Это была абстрактная красота, которая существует в природе, но которую нельзя увидеть. Она не имела ничего общего с тем миром, в котором жило большинство людей. В мире цифр не было эмоций, голода, слабостей. Не было боли, страсти и внезапных порывов. Эта красота была рациональностью чистой воды. Хейден знал, что его визиты в этот могущественный мир на самом деле бегство от реальности. В те моменты, когда его душа пребывала в беспорядке по самой человеческой из причин, он всегда находил успокоение в мире цифр.
– Сэр.
Мужской голос вернул Хейдена к действительности. Рядом с ним стоял клерк. Хейден приказал ему войти в кабинет в определенный час, чтобы весь день не пропал в этом абстрактном мире. Он не знал, сколько сидел так, но понял, что клерк пришел слишком рано.
– К вам посыльный, – пояснил клерк. – Принес вот это и сказал, что вы должны прочитать немедленно. Если я должен был подождать…
– Нет, вы все сделали правильно. – Хейден сломал печать, когда клерк вышел в приемную. Он прочитал единственное предложение, написанное услужливым лакеем, служащим у Генриетты.
Мисс Уэлборн попросила выходной и отправилась в магазин на Албемарл-стрит.
Не обладай Федра Блэр изысканными манерами и красотой, окружающие просто считали бы ее странной. Но поскольку природа наградила ее и тем и другим, в обществе говорили, что она интересна.
Федра была одной из немногочисленных подруг Алексии, к числу которых принадлежала и Роузлин. Иногда подруги проводили время в городе, вот как, например, сегодня. Федра была подругой, с которой Алексия обычно встречалась, чтобы обсудить книги и идеи.
Незаконнорожденная дочь члена парламента – реформиста и «синего чулка», Федра жила одна в маленьком домике на улице близ Олдгейт. От своих родителей она унаследовала способность отказываться от правил и убеждений, если они казались ей глупыми. Коль скоро подобное происходило слишком часто, между ней и Алексией время от времени разгорались жаркие споры. С одного из таких споров и началась их дружба два года назад. Впервые они встретились возле картины на выставке Королевской академии искусств.
– Твое решение шить шляпы достойно восхищения. Как ты уже смогла убедиться, зависимая женщина – порабощенная женщина, – сказала Федра. Поскольку дядя оставил ей наследство, из которого она получала по сотне фунтов в год, Федра была абсолютно независима.
Они зашли в магазин Поупа на Албемарл-стрит, где Алексия купила кое-какие материалы для изготовления шляп. Она решила сделать две шляпки. Одну с большими полями. Поэтому купила проволоки для изготовления каркаса.
– Не позволяй модистке обворовать себя. Твои шляпы дорого стоят, – сказала Федра. – Дизайн – все для искусства.
– Но она ведь захочет получить прибыль. А мне хватит на жизнь нескольких фунтов в месяц. А если экономить, можно кое-что отложить и через несколько лет открыть школу для девочек. Это вполне распространенный и уважаемый способ содержать себя.
– Не мне читать тебе мораль. Но в отличие от меня ты не можешь пренебречь общественным мнением. Не забывай об этом, когда будешь делать выбор. Если станет известно, что ты работаешь на модистку, тебе не удастся сохранить свой статус.
Алексия очень хотела пренебречь и общественным мнением, и собственным статусом, но это было выше ее сил. А вот Федра пренебрегла. Поэтому жизнь у нее была интересной. Она путешествовала, принимала у себя в доме писателей и художников. Алексия даже подозревала, что у нее есть любовники. Алексия не одобряла подобного образа жизни, но втайне завидовала подруге.