Правильный Витя
Шрифт:
– Пап, но я равнодушен к инженерному делу…
– Болван! В политехе есть военная кафедра. Ты что, хочешь чтобы тебя на целых 2 года в армию загребли? А если ты в институте будешь исправно посещать занятия по военному делу, то по окончании учебы получишь звание офицера запаса.
Это была правда. Пусть тогда, в 1977 году, в Афганистан еще не брали ребят, но спустя два года начали их туда призывать выполнять так называемый интернациональный долг. А потом они оттуда возвращались либо покалеченными, либо в цинковых гробах. Но и без Афгана примерять солдатскую шинель было сомнительным удовольствием, поэтому Вите больше ничего не осталось кроме как подать документы в политех.
Политех заканчивали его родители, и оба сделали карьеру. И действительно по советским меркам их семья была обеспеченная: у них были квартира, машина и дача. Мать с отцом много работали, и Витя их почти не видел – в основном он общался с бабушкой, которая его нянчила с рождения, а потом встречала его из школы, кормила обедом, и они беседовали обо всём на свете. А родители только назидали, приказывали да запрещали, и он покорно их слушался. Или делал вид, что слушался.
В студенческие годы они продолжали следить за ним, но уже меньше чем в школе. Ничего не имели против того, чтобы их выросший сын ходил на вечеринки, но чтоб к полуночи как штык был дома. Он действительно старался приходить домой вовремя, но затаил обиду на отца, который его выпорол ремнем в 10 классе, и с тех пор у них отношения сильно испортились. Иногда Витя его слушал, а потом исподтишка делал всё по-своему.
А вообще парень он был видный – высокий статный блондин нордического типа. Его можно было принять за литовца, латыша или эстонца, хотя у них в роду вроде не было ни прибалтов, ни викингов. Девчонки на него заглядывались, но он серьезно ни за кем не ухаживал: во-первых, не мог забыть Любу уже не первый год, во-вторых, стоило ему только заикнуться, что дома родители ждут, и мама будет волноваться, те только посмеивались и приговаривали: "Хуже нет с маменькиными сынками связываться".
К тому же, после того злополучного вечера, мать ему сказала, что до свадьбы не должно быть никаких отношений, иначе придется воспитывать чужака. Интересно, бабушка Даша то же самое говорила его отцу? Вроде не похоже. Наоборот, она была всю жизнь очень дружна с невесткой, его мамой. Интересно, однако! Как же он будет себе невесту искать если мать запрещает близкие отношения с девушками?!
Ну что ж, раз не получается заводить отношения с девушками, придется "учиться, учиться и учиться". В те годы действительно было принято цитировать дедушку Ленина. Поэтому Витя из библиотек не вылезал и получал повышенную стипендию. И даже в партию вступил по настоянию родителей. "Ну вот, теперь тебе карьера в КБ гарантирована, – радовался Петр Григорьевич. – А девчонки никуда не денутся, наоборот, они еще сами будут за тобой бегать если будешь хорошо зарабатывать". А что девчонки? С кем попало Витя не хотел встречаться, да и стеснялся первым подходить к ним. Выходит, что ему нужна та, которая бы сама проявила инициативу как это сделала Люба.
– Всё еще скучаешь по этой жидовке? – спрашивал отец.
– Папа, она не жидовка, а еврейка, – парировал Витя. – Чем тебе евреи не угодили?
– Она Родину предала, а нам таких не надо. А ее папаша опозорил всё наше конструкторское бюро. Оказывается, мы там держали предателей Родины, стыд и позор!
– А что, они не имеют право жить там, где живут другие евреи?
– Но представь: там война, наркотики, безработица и арабы со всех сторон. Мы с мамой работаем, и никто нас не уволит, а на Западе бывает, что на всех работы не хватает. Да-да, безработные обречены на погибель. Небось, поди, Циля и Давид прокляли всё на свете, что увезли туда своих детей, а обратной дороги нет. Никто их теперь в Советский Союз не пустит – и поделом им!
– Пап, ты что, завидуешь Токаревым, что они уехали? – спросил Витя.
– Да как ты смеешь так говорить?! – взвился Петр Григорьевич. – А еще тебя в партию приняли. Впрочем, Давид тоже был в партии, а потом мы его с позором выгнали оттуда.
– Зато они мир посмотрели. Их поездом повезли в Вену. Подумай, они пол-Европы увидели из окна поезда.
– А теперь, небось, не знают как выбраться из этого сраного Израиля.
– Откуда ты знаешь? Ты что, им писал, звонил? Ну-ка признавайся.
– Прекращай хамить отцу, а то опять получишь. Хоть тебе уже за 20 перевалило, мозгов у тебя, похоже, не прибавилось. И вообще давай закончим этот разговор. Советский Союз большой – езжай куда хочешь: Прибалтика, Кавказ, Средняя Азия, Дальний Восток. Будешь зарабатывать и кататься в отпуск куда угодно. Зря, что ли, я тебя возил то в Киев, то в Ленинград, то в Крым?
– Я не хамлю, я говорю.
– Найди себе хорошую русскую девушку, а про Любку забудь. Она, небось, сейчас кусает локти, что уехала со своими родоками и осталась без аттестата. Теперь будет там всю жизнь мыть полы.
Глава 6. А в это время в Израиле…
Закончив все дела, в первых числах марта 1977 года Токаревы собрали нехитрые пожитки и отправились на вокзал. Их не провожал никто, ибо КГБ неустанно наблюдало за их знакомыми и запросто могло выловить тех, кто пришел бы на вокзал, а потом записать их в "неблагонадёжные граждане". Они добрались поездом до Москвы, а оттуда их посадили на другой поезд, следующий на Вену.
Обращались с выезжающими навсегда весьма и весьма грубо: обзывали жидами, отбирали личные вещи и толкали их. А когда поезд перевозил их, ограбленных и нищих, через советскую границу, их радости не было предела. Лишь в девяностых, когда Советский Союз приказал долго жить, к эмигрантам стали относиться гораздо лояльнее, а в семидесятых их воспринимали как самых настоящих предателей Родины.
Прибыв в свободную от коммунистического режима Австрию, Токаревы, наконец, ощутили глоток свежего воздуха, будто бы их ранее держали в каком-то душном темном помещении, а теперь они вырвались оттуда. Их привезли на пересыльный пункт в Вену, где они пробыли день или два, а потом их посадили на ночной рейс, летевший прямиком в Тель Авив. Они были просто поражены, что после грубости и хамства на советской таможне в Израиле их встречали как родных: с шариками и цветочками. Репатриантов повели в какое-то помещение, где на нескольких языках, в том числе и по-русски, было написано "С приездом на историческую родину". Там им предложили лёгкий завтрак, потом стали вызывать каждую семью в отдельную кабинку для того, чтобы оформить документы.
Пройдя недолгую процедуру оформления израильского гражданства, перед самым рассветом они поехали на бесплатном такси в гостиницу для репатриантов. А через несколько дней они сняли квартиру. Всем новоприбывшим первые полгода платят пособие, на которое вполне можно жить – не шикуя, конечно, но и не бедствуя. Так что Коростелёв-старший глубоко заблуждался, что они там голодали.
Конечно, переезд – это дело серьезное: новая страна, новый язык, другие обычаи, традиции и уклад жизни. Да и смену климата выдержать нелегко – ведь в Израиле в марте месяце уже довольно тепло, хотя иногда бывают дожди. Но в принципе Токаревы чувствовали себя хорошо, и только Люба почему-то осунулась. В один из дней они с мамой пошли в супермаркет и вместе с молоком, хлебом и другими продуктами купили какого-то печенья. Кассирша их что-то спросила на иврите, а они не поняли. Она сказала: