Правитель империи
Шрифт:
Он не помнил, как заснул. Сон сразил его…
Он брел по реке, и это была река крови. И лишь шум текущей крови нарушал тишину. Над головой проносились черные птицы, и не было слышно ни посвиста их крыльев, ни криков их. По берегам рыскали дикие звери, разевая пасти и издавая бесшумное рыканье. Он знал, что по обоим берегам реки шел страшный, отчаянный, смертельный бой. И не слышал ни посвиста пуль, ни взрыва снарядов, ни воплей раненых. Так он шел милю, десять, сто. И он хотел выбраться из этого кровавого потока и не мог.
И он сделал то, что не делал всю вторую половину своей
Он стал молиться Богу. «Боже милосердный! Ужели я более грешен, чем все те, кого я знал в своей жизни? Призови мою душу к себе, пусть через самое страшное мучение!».
Вот кровь подступила к его подбородку, захлестнула рот, глаза, накрыла с головой. Но он вынырнул, вынырнул у самого берега. И увидел человека, по горло зарытого в землю. Голова была знакома. Но он никак не мог вспомнить, кому именно она принадлежит. Какая-то она необычная! подумал Роберт. Странная. Вроде шевелится каждой своей клеткой, каждым волосом.
И тут он рассмотрел, что голова точит среди муравьиной кучи, Жирные, черные муравьи величиною с полпальца деловито сновали по ней вверх и вниз, вдоль и поперек. Исчезли веки.
Исчезли уши. Провалились щеки. Роберт вспомнил, что он видел однажды в джунглях подобную казнь старика-партизана. И вдруг почувствовал острую боль в ушах, в веках, в щеках. И с ужасом понял, что это его голова торчит из муравьиной кучи.
«Господи, возьми меня к себе, через любые, пусть самые страшные мучения»…
Он очнулся от сна уже после полудня и долго лежал неподвижно, с отвращением разглядывая покоившихся рядом девиц.
Шторы были закрыты, и в сиреневом полумраке тела их представлялись ему телами мертвецов.
В тот же день он вновь выехал на фронт, в район, где проводились крупные карательные операции. Пролетая над джунглями, селами и городами в добротном американском вертолете, он в который раз за последние дни думал о тщете жизни…
Большая группа американских и южновьетнамских офицеров стояла на окраине сожженной дотла деревушки. был ранний, тихий, теплый вечер. Где-то в кустарнике самозабвенно пели невидимые птицы. Едва ощутимый ветерок, разгоняя запах гари, доносил слабый аромат цветущих деревьев, которые сбились несмелой стайкой у крайней, чудом уцелевшей хижины. У входа в нее на земле сидели пять человек. Они сидели лицами к военным, и Дайлинг мог легко рассмотреть их.
«Старшему едва ли исполнилось двенадцать, — равнодушно отметил про себя Роберт. — Вся страна воюет против нас. Даже дети. Ну что ж, раз взял в руки оружие, значит ты — враг. И должен отвечать по всем законам взрослых. Хоть ты и не жил вовсе. И радости не видел». Дайлинг зевнул, запрокинул руки за голову: «Да и какая могла быть у них радость? Лишний час сна? Лишняя горсть риса? Лишний банан?».
Роберт снял темные очки. Он никогда их не любил, считал, что они резко сужают поле видимости, искажают людей и предметы.
— Сэр, я бы очень просил вас не снимать очки.
Роберт повернулся к говорившему, хотя еще раньше, чем увидел его, узнал по голосу сопровождавшего его штабного полковника.
— Солнце здесь очень коварное, — устало продолжал тот. И дым… Ветер может измениться и понести всю эту дрянь на нас.
«Солнце коварное… — думал Дайлинг. — Что здесь не коварное? Мирные джунгли оборачиваются вдруг партизанским адом.
Женщины всаживают нож в горло ласкающему их чужестранцу. Дети, — он посмотрел на пятерых, обреченно сидевших у хижины, эти мало чего мыслящие фанатики, по наущению столь же мало мыслящих родителей и с их благословения, идут на верную смерть. Какая у них радость? Ну, конечно же, самая большая радость всей их короткой жизни случилась тогда, когда взрослые позволили им всерьез поиграть настоящим оружием. Такая вот печальная радость. Увы, за каждую радость надо платить…
Детские шалости, детские радости… Что было у меня подобного в жизни. И было ли?».
Дайлинг усмехнулся. Двенадцать лет… Его отец, мелкий банковский служащий, нарядившись на рождество Санта-Клаусом, раздавал детям, которые собрались в их доме в тот вечер, подарки. Роберту достался восхитивший всех двухколесный велосипед. Когда возбуждение, вызванное полученными роликовыми коньками, ковбойскими пистолетами и плюшевыми кошками, несколько улеглось, Санта-Клаус сказал: — Еще, дети, у каждого из вас есть возможность загадать желание. И если оно будет в моих волшебных силах, я обещаю его тут же исполнить.
Кто-то попросил доллар и сразу же его получил. Кто-то потребовал пять порций мороженого и едва не заболел на следующий день ангиной.
— А ты, Роберт, что хочешь ты? — Санта-Клаус погладил мальчика по голове.
— Мое желание невыполнимо, — со вздохом проговорил Роберт, который с девяти лет знал, что Санта-Клаус — его отец.
— Все-таки, мне кажется, стоит попробовать, — подбодрил его Санта-Клаус.
— Я хотел бы, чтобы вы уговорили моего папу дать мне прокатиться на его автомобиле…
И вот он мчится в дешевеньком форде по тихим улочкам Ричмонда. И чувство оглушительной радости захлестывает все его существо. Мощная машина повинуется каждому его движению.
Он — владыка дороги, победитель любых расстояний. Он знает, что после каникул, а может еще и до их окончания, весь его класс будет восхищаться им. Еще бы, он первый, кто сел за руль настоящего автомобиля!..
Дайлинг мечтательно улыбнулся. Да, пожалуй, те минуты были самыми радостными в его мальчишеской жизни.
Через год на рождество он приятно поразил отца и мать: Роберт показал им чековую книжку своего текущего счета, который он открыл в банке рядом со своей школой. Деньги были ничтожные — 12 долларов и сколько-то центов. Он выиграл, удачно опустив 25 центов в чрево «однорукого бандита». Правда, тогда, помнится, радости не было. Было чувство самоутверждения.
Впрочем, пожалуй, радость тоже была. Но, видимо, тогда и кончилось детство…
Два южновьетнамских солдата вывели из хижины пожилую женщину. Она прикрыла глаза руками, а когда опустила их, Дайлинг увидел окровавленные щеки и беззубый рот. За ней вышел щеголевато одетый австралийский офицер. Рядом с ним семенил переводчик. Офицер, улыбаясь, дважды повторил одну и ту же фразу: «Значит, вы, мадам, не знаете, где находится штаб отряда?». женщина молчала, смотрела австралийцу прямо в глаза.