Правитель империи
Шрифт:
Он стоит перед ними. Он слышит, как они говорят о каком-то американском студенческом ансамбле.
«Какой-то он слишком неспелый, слишком вихлястый, — думает тем временем Беатриса, глядя на Тэдди. — За внешность ему можно поставить, ну, восемьдесят четыре по стобалльной системе. И подбородок волевой. И скулы крепкие. А голова словно ватой набита. Ватой и чванливым американизмом. Америка то, Америка се, Америка самая, Америка лучшая! А сам ни страны, ни истории ее толком не знает. Такому преподнеси пару идей Абрахама Линкольна, и он сразу завопит: „Коммунистическая пропаганда! Красные! Караул!“.
Беатриса не спеша подносит рюмку ко рту и, лукаво улыбаясь, спрашивает: — Тэд, как ты думаешь, почему русские первыми побывали в космосе?
Ласт мычит что-то невнятное о красных саботажниках, о негритянских собаках, которые препятствуют прогрессу Америки.
Беатриса от души забавляется злостью и растерянностью этого незрелого газетчика, пишущего феноменальную серятину. Так определила она его творения, прочитав несколько заметок, подписанных именем Тэдди Ласта.
— Тэдди, — Беатриса смотрит на него вдруг серьезно, почти строго, хочешь один поцелуй, если правильно ответишь на вопрос?
«А ведь она над ним смеется, — удовлетворенно, почти радостно отмечает про себя Раджан. — А „О'кей“ ничего не видит. „О'кей“ ослеплен!».
Тэдди самоуверенно ухмыляется, подсаживается поближе к девушке:
— Ну?
— Сколько книг в парламентской библиотеке Индии?
— Книг? В парламентской?
— Бедный мальчик, ты ведь мечтаешь стать прославленным журналистом. А для этого надо не только писать, но и много читать.
— А я и читаю! — Тэдди достает из кармана книжку. На ее обложке фамилия автора и название: «А. Басофф. Анекдоты армянского радио». — Изучаю коммунизм посредством юмора!
— Слушай, Тэдди, — продолжает Беатриса, — знаешь, наши парни и девушки из Корпуса Мира, работающие в Индии, дадут тебе сто очков фору. Они, например, изучают вот это. И вот это, и это, и это! — она бросает на столик перед Ластом целый набор брошюр с выступлениями и речами советских лидеров.
— Это я все знаю, — обиженно тянет Тэдди.
— Да, знаешь. Но как? Не по оригиналу, а по краткому газетному сообщению. У русских с еврокоммунистами разногласия?
Отлично. Надо максимально их использовать. А как можно их использовать максимально, при каких условиях? Лишь при условии, если будешь знать об этих разногласиях все и в де-та-лях, а не поверхностно!..
Сама того не замечая, Беатриса пересказывает мысли своего отца. Правда, она и сама интересуется всеми этими вопросами. Она закончила политико-экономическое отделение Гарвардского университета и хочет попытать свою судьбу на журналистском поприще. Но отнюдь не так, как Тэдди Ласт. Первоисточник, первопричина, изначальный факт — вот путь к успеху. К настоящему.
И еще отец учит ее широте мысли, если этому вообще можно научить. Например — русские. Если их представлять лишь как чертей из девятого круга ада, то вряд ли когда-либо поймешь русскую душу, даже если перечитаешь горы их литературы, пересмотришь сотни кинолент, переворошишь тонны журнальных и газетных подшивок.
Ведь и у русских есть немало хорошего: и доброта, и щедрость, и героизм, и талантливость. Талантливость — вот что роднит русских с американцами. «Главное, что у русских плохо — их социальная система. Отсюда все наши с ними трения. Разногласия. Вражда». И Беатриса стремится как можно глубже изучить эту основную «беду» русских…
Постепенно в разговор вовлекается Раджан, робко присевший к столику. Он говорит невпопад, смеется несмешному, то и дело перебивает Беатрису и Ласта. Раджан так настойчиво глядит в глаза Беатрисы, что девушка в недоумении встает и подходит к зеркалу: «Может, краска с ресниц потекла?». Раджан плохо помнит, о чем шел разговор. Кажется, обсуждалось творчество индийских художников-модернистов. Потом — предстоящая международная выставка цветов в Бомбее. Потом…
«Человек-сфинкс. Мысли непонятные. Улыбка загадочная, Беатриса закуривает, встречается взглядом с Раджаном. — Смотрит, будто глазами проглатывает. С Тэдди, с тем все просто и ясно — солнце всходит на востоке, дважды два — четыре. А этот — мистика какая-то… Больной, что ли?».
Но в глубине ее души что-то нарождалось против ее воли, нежданное, тревожное. И уж, конечно, ничего общего с этим индийцем не имеющее. Так думала она, так пыталась заставить себя думать. И кокетничала — с этим болваном Ластом. И лишь изредка настороженно бросала холодный взгляд на Раджана.
У стойки тем временем все молчат. Лаура и Дайлинг потягивают легкий коктейль. Парсел — «мартини».
«Опять Роберт отхватил себе отличную девчонку, — добродушно посмеивается он про себя. — Эффектен, черт побери, элегантен, галантен. Даром, что на вторую половину столетия давно перевалило, стрелки жизни нацелились на семьдесят. Бабы липнут, как мухи к банке с джемом. Вдовец. Ему — и карты в руки! — Парсел вздыхает. — Сорок с лишним лет прошло с тех пор, как мы за одним столом в колледже сидели, в одной футбольной команде играли…» Он представил себе чашу стадиона в Чикаго, маленькие фигурки игроков на поле. Трибуны, полные зрителей — тысячи зрителей, которым кажется, что и они принимают участие в игре.
«Не похожа ли на стадион моя маленькая, золотая Америка?
И, в таком случае, какую роль выполняю в игре я, Джерри Парсел? Видимо, я должен быть где-то там, среди нападающих. Скорее всего… А мой старинный приятель Роберт, так и не сумевший разбогатеть Роберт, ловелас и лакомка Роберт, автор теоретических работ по проблемам Европы, Африки, Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока, умудренный опытом чародей нашей зарубежной пропагандистской машины, „ястреб“ Роберт Дайлинг?
Пожалуй, подающий мяч из-за ворот. Как-никак, тоже принимает участие в игре. Правда, довольно ограниченное. Но все же… А девчонка хороша!»
Парсел умышленно распаляет себя. Размышления о стадионе, примитивное сравнение его с Америкой нужны ему для постоянного самоутверждения. Он, конечно, знает, что Роберт красив, а он, Джерри, уродлив. Но каждый раз, когда он видит Дайлинга с прелестной женщиной, у него появляется ощущение личной обиды.
«Почему природа так несправедлива? Одного одарит внешностью сказочного принца, из другого вылепит безобразного йэху…» Немного успокоившись, Парсел вновь останавливает взгляд на Лауре. Долгий, откровенно раздевающий взгляд. Как бы невзначай касается пальцем ее груди. Лаура вопросительно смотрит на Дайлинга. Тот делает вид, что ничего не заметил.