Право на рок
Шрифт:
По-моему, это настоящее объяснение в любви пятилетнего ребенка.
Когда Мише было 6-7 лет, отец полтора года находился в командировке во Вьетнаме, и Мишка очень скучал по своему доброму спасателю и волшебнику. Он собственноручно повесил фотографию папы над своим столиком, а однажды, услышав, как мы с бабушкой говорили о том, что нужно вычистить, проветрить и убрать пальто, Миша заявил: «Только не проветривайте и не убирайте папины пальто. Я их нюхаю». Мы очень удивились и спросили, зачем он это делает. Он ответил: «Когда мне скучно или плохо, я встаю под вешалку, забираюсь в папины пальто и нюхаю их. Пальто пахнут папой, и мне становится хорошо».
Одно время он был ужасным чистюлей. В воспитательных целях отец рассказал ему о микробах и даже показал их под микроскопом. Микробы произвели на него такое впечатление, что он стал мыть руки, лицо и даже ноги по двадцать раз в день, когда надо и не надо. Он был еще маленький, абсолютно самостоятельно этого делать не мог, и приходилось каждый раз ему в чем-то помогать. Сначала мы радовались этой повышенной аккуратности, но потом бесконечные омовения, особенно когда они бывали некстати, даже раздражали и сердили. Однако Мишка не сдавался и в своей борьбе с микробами проявлял редкостное рвение и настойчивость. Отец в этой борьбе с микробами и с нами, женщинами, был, конечно, на стороне сына.
В общем, папа и маленький сынишка жили душа в душу, были очень привязаны друг к другу и много времени проводили вместе. Папа был самым-самым: самым умным, самым знающим, самым сильным. И мы очень смеялись над тем, как он был удивлен, когда я, прочитав по просьбе Василия Григорьевича его диссертацию, говорила ему о каких-то стилистических и орфографических погрешностях. Миша прислушался к нашему разговору, а потом спросил: «Мама, разве ты умнее папы и знаешь больше, чем он?» «Да нет, сынок», - ответила я. «Так почему же ты говоришь папе, что надо так, что здесь неправильно», - снова спросил он. Для него было величайшим откровением, что и на солнце бывают пятна.
Во время пребывания Василия Григорьевича во Вьетнаме, мы все регулярно писали ему письма. Миша в то время умел писать только печатными буквами, и это занимало много времени. Поэтому мы поступали таким образом: Миша брал лист бумаги, сам красиво писал на нем дату и обращение: «Дорогой папа!» Далее под его диктовку писала я. Когда он заканчивал, я прочитывала вслух написанное, и он собственноручно подписывал: «Твой сын Миша». При этом я писала все дословно, ничего не добавляя, не убавляя и не корректируя. В своем письме Василию Григорьевичу я писала: «Мишкино письмо писала я, но целиком под его диктовку. Все фразы воспроизведены точно, ни одно слово не прибавлено и не убавлено. Я ему только задала несколько (не более трех-четырех) вопросов. Он попросил меня прочитать, что получилось, и сказал: «Мама, ты гений». А я ему ответила: «Гений - это ты, а не я». Он был очень доволен».
У нас сохранились эти письма, милые, восхитительные, бесхитростные, но такие складные и содержательные. Их около двух десятков, и это не маленькие записочки, а именно письма с рисунками, стихами, смешными и трогательными подробностями его и нашего общего семейного житья-бытья 1961-1962 годов.
В письмах он признается, что не очень любит ходить в садик (а ходил он туда всего каких-нибудь полгода) и с большим удовольствием остается дома, что ему не всегда нравятся музыкальные занятия, что он не всегда хорошо себя ведет и не очень ладит с сестрой, но всегда обещает исправиться и вести себя лучше. Но зато ему нравится читать ребятам вслух, быть дежурным, рисовать.
Мне кажется, что эти письма так милы и так хорошо характеризуют нашего обстоятельного, серьезного и самокритичного сынишку, что мне хочется привести хотя бы одно:
«12 ноября 1961 г. Дорогой папочка! Живу я хорошо. В детском саду у нас несколько наборов «Строитель». В одном только кубики и треугольники, а в другом есть башенки, колонки и дощечки. Строю я не очень хорошо, но постараюсь строить хорошо. В детском саду мы рисуем, но не очень часто. Мы рисовали, что видели на празднике. Я нарисовал демонстрацию, которую видел 7-го ноября. На демонстрацию мы ходили с мамой. Титова я не видел, но зато видел, как везли макет космического корабля «Вос-ток-2». Он был очень большой, и я, наверное, мог бы уместиться в его кабине.
У меня есть записная книжка, которую сделала мне Таня. В нее я записал всех наших ребят. У нас в группе 31 человек. Больше всех я дружу с Серпуниным Костей. Больше всего я люблю, когда мы рисуем на занятиях. А музыкальные занятия мне не так нравятся, как в прошлом году. Там очень трудно. Веду я себя не очень хорошо и иногда бываю наказан, но очень редко. Я могу даже вести себя так, что меня несколько дней ни разу не наказывают. Наказывают нас так: сажают у стены на стул или просто на пол. На полу сидеть мы даже любим. У нас в садике умер попугай. Когда я поправился после гриппа и пришел, то мне Костя Петров сказал, что умер попугай. Когда я пришел после болезни, то все мне так обрадовались, что чуть не повисли на шее. Я накопил уже больше ста спичечных этикеток, а марок я и не знаю сколько, но вообще тоже очень много. Мы получили третий том «Детской Энциклопедии». Там есть про ракеты, самолеты, корабли и машины. Иногда я с Таней дружу, а иногда нет. Например, сегодня мы немного поссорились. На этом кончаю. До свидания, папочка. Желаю тебе здоровья и передай привет Собачкину. Твой сын Миша».
А вот его письмо из Ханоя в Ленинград бабушке и сестре:
«Дорогая бабушка и Танечка! Мы здоровы. Живем мы ничего. В воскресенье мы подались на лодке по озеру и причалили к островку с пагодой, которую я нарисовал вам в прошлом письме. На обратном пути мы объехали островок. Немножко погодя, я стал грести сам. Папа сказал, что я гребу хорошо. Я посылаю вам рисунок, как мы катались на лодке, и веерную пальму. Сегодня, 1 мая, мы были на центральной площади Ханоя - Бадынь на митинге и видели Хошимина. На площадь мы приехали на «Москвиче». А вчера вечером мы видели хороший концерт на открытом воздухе. Там пели, танцевали, и играл оркестр. Мне больше всего понравилось, как барабанщик бил в барабан. Сегодня мы видели спортивные состязания мотогонщиков, велогонщиков и бегунов. Сегодня мы с папой здорово обманули маму. Мама пошла домой, а мы остались у озера посмотреть вело и мотогонки. Потом стал накрапывать дождь, и мы побежали домой. Когда мы бежали, то видели маму. Папа сказал мне: «Давай обгоним маму», и мы побежали по другой улице. Мама нас не заметила, и мы прибежали домой раньше ее. Дома мы открыли дверь, а ключ положили на место. Мы уселись с папой на кресла и умирали со смеху. Наконец, пришла мама, взяла ключ и начала открывать. Мама очень удивилась и сказала, что она ни за что не могла бы догадаться, что мы дома. На этом кончаю. Целую вас всех, желаю здоровья, а Тане успехов в учебе. Миша».
Сейчас эти письма невозможно читать без умиления, без улыбки и слез одновременно. Еще и еще раз убеждаешься, какой это был хороший и интересный мальчишка.
Мне так хотелось когда-нибудь перечитать все эти смешные послания вместе с Мишей, но так и не пришлось. Ведь для этого нужно время, расположенность, настроение. Но все было как-то не собраться, то мешало одно, то другое. А откладывать в долгий ящик, оказывается, ничего нельзя. Можно и опоздать…
Мишины письма и рисунки хранятся у нас уже тридцать лет, и они ценны не только как память о нем, но и как свидетельства определенного периода жизни. Может быть, они будут интересны его сыну Жене.
Миша очень рано научился читать. Причем, произошло это как-то само собой, без каких-либо усилий и наших желаний. Просто он видел, что в доме и даже в транспорте все читают, ему захотелось не только слушать, как читают, да еще и просить кого-то почитать, но делать это самостоятельно, независимо. Сначала он брал книгу или газету и долго сидел молча, делая вид, что читает. Затем постепенно узнавал и запоминал отдельные буквы и очень быстро перешел к чтению слов и отдельных фраз. В три года он знал много букв и читал отдельные слова, в четыре - мог читать свои детские книги, а в пять лет читал свободно любой текст.