Право на совесть
Шрифт:
— Не знаю еще — сказал я. — Она никогда не летала.
Судоплатов ответил успокаивающим тоном:
— Думаю, что в самолете никого больше не будет. Она сможет лежать всю дорогу. Пусть попробует поспать. А малыши, как говорят, до года морской болезнью не болеют. Как Франц и Феликс? У них есть какие-нибудь семейные проблемы? Позаботьтесь, чтобы была организована бесперебойная передача денег их семьям. И, кроме того…
На столе у Судоплатова зазвонил телефон.
— Простите, — поднял он ладонь и снял трубку. — Слушаю. Берлин? Давайте, Берлин.
Он прикрыл трубку и сказал нам: «Берлин, по «В-Ч».
Гудимович крякнул. Коваленко порозовел. Судоплатов вернул трубку к уху.
— Слушаю… Алло!.. Да, это я… Так… Кто?.. Когда?.. Кто сообщил? Вы уверены, что речь идет именно о Курте? Ах, вот как. Понимаю… И все эти данные совпадают… Так, так, понимаю… Ну, вот что, — держите его под наблюдением. Особняк смените. Описание наших людей он тоже дал? Так… Никита пусть сидит в городе. И номера у машин смените немедленно… Я позвоню вам попозже. Если попытается уйти — живым не выпускать…
Судоплатов почти бросил трубку на рычаг и опустил голову, барабаня пальцами тю столу. Все молчали. Генерал взглянул на Гудимовича прищуренными глазами.
— Ваш протеже оказался предателем. Двадцать восьмого января, два дня тому назад, явился во французскую разведку в Западном Берлине и все рассказал. Включая, наверное, и те последние данные, которые вы ему так остроумно сообщили… Французы связались с американцами и завербовали его в двойники…
Коваленко выпустил воздух, зажатый в груди и промолвил:
— Но, может быть, это не Курт?
— Наш человек, в разведке противника, видел личное дело на нового агента. Все данные совпадают с Куртом. Даже описание Никиты, Коваленко, в общем всех вас… Прелестная история…
Генерал окинул замерший форум взглядом, как бы приглашая разделить его восхищение прелестной историей с Куртом. Потом повернулся ко мне.
— Вот, дорогой друг. Учитесь… Видите, как бывает… Учитесь.
Мирковский кашлянул и спросил негромко:
— Может быть не стоит сразу арестовывать? Поиграть в кошки-мышки? Затянуть их связных в наш сектор и взять? Можно даже и на их стороне. На встрече с ним…
Генерал пожал плечами.
— Теперь надо думать о том, что спасать, а не о выигрыше. Принесите личное дело Курта, товарищ Иванова. Нет, его пока не арестовали. Будем вести наблюдение. Еще на сегодняшней встрече с Куртом, мы ничего не знали. Агент, который сообщил о предательстве Курта, работает с одним из отделов инспекции. Его донесение пришло сегодня днем. Пока распутывали, кто такой «Курт» и кому принадлежит, прошло несколько часов. Да, оскандалились мы сильно…
Судоплатов снова обратился ко мне:
— Я очень рад, что вы оказались здесь. Вам полезно все это знать. Учитесь, дорогой друг… Видите, как можно обманываться в людях…
Иванова принесла папку с личным делом Курта. Судоплатов начал ее быстро перелистывать.
— Биография… был в английском плену… интересно… может быть, его уже тогда завербовали, а не только сейчас… Характеристика… «Курт»: боевой, преданный нашему делу человек; с заданием справится и служебную тайну сумеет сохранить… прелестно сказано… и дальше: после нескольких личных встреч и тщательного изучения «Курта», мы уверены, что он оправдает оказанное ему доверие…
Генерал захлопнул папку, швырнул ее вдоль стола в направлении Николая Ивановича и бросил вдогонку, в виде горькой пародии: «С почтением Мещеряков и Коваленко…» Потом снова заговорил со мной.
— Да, видите, как бывает, дорогой друг… Это меняет наши планы. Трудно пока сказать, что именно этот Курт сообщил противнику. Опасно в такой момент вывозить вашу семью в Берлин. Представьте себе, что по рассказам Курта, разведка противника установит слежку за сотрудниками нашей группы. Через них могут набрести и на вашу семью, сфотографировать жену и малыша. И мы даже не будем этого знать. Собой рисковать мы можем, но включать вашу жену и сына в такой риск, я не хочу. Подготовьте здесь все до самого последнего шага, до отъезда вашей семьи. Потом летите в Берлин один. Давайте подождем, пока выяснится дело с Куртом. Когда мы его возьмем и заставим держать отчет, все станет ясно, что мы можем в дальнейшем делать и от чего придется отказаться. Очень надеюсь, что планам вашей резидентуры предательство Курта не помешает…
— Вот видишь! — обрадовалась Яна отсрочке. — Я тебе говорила, что обязательно что-то случится. И вообще, мы никуда не поедем. И ты, и Алюшка, и я. Все останемся дома. Что-нибудь нам помешает в последний момент.
Янины предчувствия не казались мне заслуживающими серьезного внимания. История с Куртом задержала выезд моей семьи, но вряд ли могла помешать созданию резидентуры: ни обо мне, ни о моих агентах Курт ничего не знал.
Чтобы не терять времени, я занялся партийными делами.
Испортив листов десять бумаги на черновики, я написал приемлемую форму заявления о вступлении в партию. Потом, на закрытом партийном собрании, в начале февраля, меня приняли в члены компартии Советского Союза.
На партийном собрании Окунь уже не выступал с критикой по моему адресу, как он это делал на партгруппе. Не потому, что переменил свое мнение, а потому, что его в Москве не было. Он сидел на мелкой должности в райотделе МГБ города Барнаула. Окуня сняли с работы в центральном аппарате и сослали в захолустье в порядке общей кампании репрессий против евреев.
В начале 1953 года закоренелые антисемиты распространяли новый анекдот. Он начинался с вопроса: — «Почему Москва-река обмелела?» и следовал ответ: — «Потому, что все евреи в рот воды набрали».
Горькая нее правда заключалась в том, что система чисток, репрессий и инспирированной сверху изоляции еврейского народа довела атмосферу государственного антисемитизма до критической точки. Казалось, что вот-вот начнутся погромы под доброжелательным наблюдением властей.
В царской России, когда народное возмущение несправедливостями достигало слишком высокого градуса, сверху, обычно, поступал секретный правительственный «сигнал» и через несколько часов на улицах было слышно: «бей жидов и студентов». В начале 1953 года дегенерация советской власти зашла так далеко, что перед лицом растущего сопротивления масс, правительство подумало о возрождении черносотенных методов царского режима. Опубликованное в «Правде» правительственное сообщение о раскрытом «заговоре» врачей-евреев поразительно напоминало «высочайшее разрешение бить жидов». Отдельные люди, особенно те, кто близко стоял к власти, поддерживали попытку партии отклонить наростающую волну народного протеста в сторону антисемитизма.