Право на возвращение
Шрифт:
Дверь медленно отворилась, и яркий фонарь вспыхнул под крышей, осветив выложенную плиткой террасу — сработал контактный выключатель. Опасно. Кто-нибудь, случайно проезжая мимо, может его увидеть, но уйти он уже не мог.
Брам сделал три шага вперед. У него вдруг закружилась голова и подогнулись колени; он чувствовал, как силы покидают его.
О'Коннор нагнулся, чтобы поднять мешок с покупками. Когда он распрямился, Брам саданул его битой, и сразу понял, что удар, пришедшийся на куртку, оказался слишком слабым.
О'Коннор не пошатнулся. Он попытался оглянуться через плечо, сжимая обеими руками мешок, потому что боялся рассыпать его содержимое, и у Брама появилась возможность повторить удар прежде, чем О'Коннор успеет перехватить биту.
На мгновение Брам увидел испуганные глаза О'Коннора и понял, что победил собственную нерешительность. Перед ним — убийца его малыша, невозможная, сумасшедшая мысль. Брам замахнулся, сжимая зубы, и снова ударил, стараясь вложить в удар все свои силы.
Бита врезалась в плечо О'Коннора, Браму почудилось, что он услышал треск.
О'Коннор, казалось, захлебнулся воздухом. Секунду он стоял, потом упал на колени, уронив мешок.
Покупки вывалились и раскатились вокруг: банки супа, пачки печенья, апельсиновый сок, замороженные обеды, глянцевые пакетики М&М. Вид покупок — таких мирных и обычных — снова лишил Брама сил. Он должен был ударить еще раз, но не мог.
Брам уронил биту, вытащил из кармана пистолет и с изумлением услышал собственный голос, произнесший:
— Ползи в гараж. Попробуешь встать — убью.
Это говорил Абрахам Маннхайм, когда-то — многообещающий ученый, когда-то — профессор университета, человек со вкусом и недюжинными способностями, служитель искусств и науки — вот до чего довел его О'Коннор.
О'Коннор пополз на четвереньках, как младенец, и тихо заплакал.
— В гараж, — прошипел Брам, стараясь не поддаваться жалости. — Ползи. И без глупостей.
— Мои ноги…
О'Коннор дышал с трудом, ища сочувствия.
— Ползи!
О'Коннор выпрямился, издав звук, похожий на стон кита: долгий, жалобный крик испуганного животного, страдающего от боли.
Но двигался он не как кит, а как гигантская черепаха. Выставив широкую задницу в потертых джинсах, он тяжело полз на четвереньках по гравию к двери гаража, скуля жалобно, как младенец.
В гараже горел свет и было пусто. Контора О'Коннора со складом была в другой части города, там он держал грузовики, строительные машины и инструмент. Беспомощно распластавшись на чистом бетонном полу, О'Коннор боялся поднять глаза, чтобы не спровоцировать новых несчастий.
— Сюда, — указал Брам.
О'Коннор с трудом повернулся.
— Я пришел сюда… — начал Брам и не закончил фразы.
Зачем он здесь? Чтобы свершить возмездие. В современном обществе люди отказались от возмездия. Но он не сможет жить дальше, если не отомстит за гибель малыша. Так велитдревний закон.
— Сколько детей у тебя было? Я знаю только о девятнадцати. Сколько всего?
О'Коннор лежал на животе. Он тихонько стонал от боли и оттого, что ему было тяжело дышать.
— У тебя нет выбора, О'Коннор. Сколько?
О'Коннор покачал головой.
— О чем ты? — спросил он тихо. — Я… я не понимаю, какие дети? Я не женат.
Брам пожалел, что оставил биту на улице. Сейчас она пригодилась бы, он должен заставить этого типа говорить. Несколько лет назад здесь, в Принстоне, и в средствах массовой информации шла оживленная дискуссия о том, что пытки не помогают установить истину. Пытки бесчеловечны и должны быть запрещены. Но где здесь человек? Этот тип — животное, и Брам хотел, прежде чем убить, услышать его покаяние. «Что за странный рефлекс, — подумал он, — эта жажда покаяния. Почему было не выстрелить сразу и спокойно вернуться к своему автомобилю?»
Брам нагнулся и стукнул О'Коннора рукояткой пистолета по тому плечу, куда раньше пришелся удар биты. О'Коннор взвизгнул.
Испытывая к самому себе отвращение, Брам выпрямился — он ненавидел этого типа, доведшего его до подобных зверств, — выскочил наружу, схватил биту и мгновенно вернулся.
О'Коннор не пошевелился. Быть может, удар биты повредил ему позвоночник, под толстой курткой не разглядишь.
Брам должен был сразу выстрелить, и все было бы кончено, — но ему потребовалось время, чтобы принять решение. Он чувствовал отвращение, но возмездие еще не свершилось.
Он спросил:
— Типы вроде тебя держат у себя фото, видео — не знаю, что еще, — где это?
О'Коннор лежал, сжав кулаки и тяжело дыша.
Брам несильно хлопнул его битой по спине, и О'Коннор вскрикнул громче, чем раньше.
Ближайшие соседи жили метрах в двухстах отсюда, и Брам надеялся, что стены гаража, кусты и деревья заглушат крик.
Он снова спросил:
— Где ты держишь фото? Хочешь, чтобы я тебя снова ударил?
— Нет, — завыл О'Коннор, — нет…
Браму пришлось снова ударить его — он уже не мог остановиться. Он должен дойти до конца, но до чего же ужасно делать такое, даже с мерзавцем О'Коннором.
Он еще раз ударил бейсбольной битой, сильнее, чем прежде, целясь в лопатку.
И этот тип заорал долгим, тяжким нутряным воем.
— Заткнись! — гаркнул Брам.
О'Коннор рыдал и прерывисто стонал, повторяя:
— Нет — нет — нет — нет — нет…
— Я хочу поглядеть на твои фото и видео, — сказал Брам.
— Я… нет… я… шкафчик над кроватью.
— Шкафчик?
— Сейф…
— Код?
— Два два — четыре четыре.
Теперь, решил Брам, этот тип для него не опасен. Он убрал пистолет, присел на корточки, заложил руки О'Коннора за спину и стянул веревкой. Тот остался лежать на животе.