Право на жизнь
Шрифт:
Однако, пожалуй, более всего поверить в себя ребятам помогали не беседы и психологические тренинги, не стрелковая подготовка, а игры.
Их было две.
Самой любимой Родионычем и самой ненавистной для его воспитанников была игра под названием «Убей животную». В роли «животной» обычно выступали две зверушки – собака или крыса. Их ловили в самодельные ловушки, причем полковник отбирал всегда только самые крупные и агрессивные экземпляры. Пойманного зверя некоторое время держали в клетке в подвале вокзала, голодом доводя до кондиции, а потом в один прекрасный день, когда у мутантов начинался сезонный гон, выпускали в отсек с человеком, причем обязательным условием являлась полная его обнаженность. Если это была собака, то разрешалось взять с собой нож или саперную лопатку, и это было еще терпимо. Но
Кроме игры в «Убей животную» полковник так же практиковал веселую игру, которую сам он называл «Карнавал вурдалаков». Проводилась она в подвале вокзального здания регулярно, и Родионыч придавал ей исключительное значение – игра эта, пусть и жестоко, но крайне эффективно приучала его воспитанников к виду крови.
Игра заключалась в следующем.
За день до «карнавала» на поверхности проводилась настоящая охота на мутантов. Преимущественно это были собаки и выродки, но иногда попадался и куропат, и это значило, что праздник удастся на славу.
Убитые мутанты стаскивались в подвал и тут же свежевались силами трех-пяти бойцов. Кишки и прочую требуху раскидывали по полу, содранные шкуры бросали тут же, тушки подвешивали на крюки к потолку и оставляли на ночь, давая стечь крови. Единственный, кто не обдирался – это куропат. Ему распарывали брюхо, изымая содержимое, а тушу оставляли в дальнем углу. После этого рано утром тушки снимались с крюков, рубились на части и разбрасывались тут же, на полу. Все это обильно поливалось водой, включалось тусклое освещение – и подвал становился преисподней… Мерзкой, отвратительной и кровавой. И по этой преисподней, круг за кругом, по лужам крови, между длинных сизых веревок кишок, кусков мяса, шкур, гроздьев внутренних органов и прочей требухи ползали воспитанники. Гвоздь программы – куропат – оставался на последок. Бойцы, полуживые от перенесенных испытаний, давящиеся рвотными спазмами и закатывающие глаза, становились перед куропатом и полковник начинал по одному погружать их в его кровавое чрево. Продержав с минуту внутри, он распахивал шкуру и извлекал человека наружу. Некоторых в полубессознательном состоянии со свободно плавающим взглядом, а некоторых и вовсе в глубоком ступоре. Никаких реанимационных процедур не оказывалось – бойца в обмороке сгружали куда-нибудь в угол и продолжали тренировку, предоставляя ему полное право приходить в себя самостоятельно. В этом тоже был практический смысл – на поверхности мамок-нянек не будет, и справляться со своим организмом придется самому.
Сразу после куропата предстояло обыскивать чучело, и это было финальным этапом занятия. Чучело изготавливалось из тела выродка. Мертвого мутанта одевали в обычный, изрядно поношенный комок, а в один из его карманов пряталась какая-нибудь мелкая вещица, зачастую – патрон от ПМ. После этого тело обильно поливалось кровью, а затем полковник лично вспарывал выродку брюхо, вытаскивая наружу липкие внутренности, и живописно раскладывал все это на теле монстра. Очередному испытуемому требовалось обыскать труп и найти патрон, который полковник мог засунуть, куда буйная фантазия подскажет.
В эти игры всегда играли на голодный желудок – так их легче было перенести. Меньше бунтовал желудок, да и спазмы его были не столь мучительны. После проведенных процедур обеззараживания в подвале практически не фонило, и за полчаса игры сколь-нибудь сильного вреда здоровью радиация принести не могла. И полковник этим пользовался – его воспитанники ползали без защиты, в одних только комках, в противном случае пропадал весь воспитательный эффект.
По-первости, конечно же, эмоций было выше крыши. Сашку, например, регулярно выворачивало наизнанку, Данила постоянно били адреналиновые удары, а Миха Порох до дрожи в коленях и трясущихся
Волками.
Глава 7 «Timed Danaos…» [19]
После селения на острове вновь потянулись фонящие радиацией поля, леса и перелески. Хотя здесь, между Кировом и Сыктывкаром, где отсутствовали крупные города и мегаполисы, радиационный фон был значительно ниже, – порой караван без помех шел в течение всего дня, по прямой, без единой остановки и задержки, не обходя локалки и не тычась вслепую в поисках прохода. В такие дни удавалось пройти по сто километров, и это было немало – от дорог здесь, в таежной глуши, осталось одно воспоминание, многие уже заросли молодым леском и иногда, чтобы хоть как-то расчистить путь, приходилось останавливаться и пускать вперед вооруженных топорами бойцов. К счастью, такие участки были редки и тянулись недалеко, иначе путь мог бы затянуться на неопределенно долгое время.
19
Timeo Danaos… et dona ferentes – «Бойтесь данайцев, даже дары приносящих». Слова жреца Лаокоона, относящиеся к огромному деревянному коню, сооруженному греками (данайцами) якобы в дар Афине.
С поселком островитян распрощались без особых проблем, дня три назад. Очевидцев происшествия не было – даже Счетчик отработал тихо, без стрельбы, воспользовавшись ножом. А к середине ночи, когда обнаружили тела в кожанках у камней, сталкеры уже дрыхли без задних ног, не вызвав чьих-либо подозрений.
Сказочника оставили там же, в поселке. Ивашуров, узнав примерный маршрут каравана, очень жалел, что не сможет ехать вместе ним и дальше.
– Вы если Руч, что за Сыктывкаром, будете проезжать, – заехали бы. Там, говорят, какое-то очень уж ценное снадобье варят. Я бы с вами проехал – одиночке в тех местах нынче опасно – но и тут еще дела имеются. Так что как-нибудь своим ходом доберусь.
– А что за снадобье? – заинтересовался Данил, который уже испробовал на себе действие народной медицины, помазав купленной накануне мазью прощальный подарок Барыги – ножевой порез на правом боку.
– Сам не знаю, но слухи ходят… Хотя, чего гадать? Можно и крюк ради такого дела сделать, поинтересоваться…
Данил, конечно, сомневался, что ради склянки со снадобьем Хасан повернет караван с маршрута, но заверил Сказочника, что всенепременно заедут, если случится проходить мимо. С тем и распрощались.
Так и получилось. На упоминие о снадобье Хасан лишь отмахнулся:
– И без того из графика выбиваемся! Считай, лишние сутки пути… Это вам не экскурсия.
Данил, впрочем, особо не настаивал. Прежде всего – дело, а уж потом все остальное.
Из графика выбивались уже даже больше чем на сутки. На вечерних привалах – если удавалось найти чистую местность и расположиться с относительным комфортом – Данил видел, как, сидя с картой у костра, Хасан меряет курвиметром расстояние и хмурит брови. До комбината было еще порядочно, а времени оставалось меньше половины отпущенного срока. А что за путь впереди, в каком состоянии дороги… насколько проходимы, да и проходимы ли – как знать?
И все же Данил надеялся, что они успеют. Иного просто не могло быть – ведь их возвращения с нетерпением ждало Убежище. Он надеялся, что еще дальше к северу количество локальных пятен станет исчезающе мало и караван вообще перестанет петлять в поисках проходов, – а это так необходимое им дополнительное время.
Хотя и на сегодняшний день грех жаловаться. С утра как тронулись – так и идут по прямой без снижения скорости.
«Километров полтораста уже сделали, – размышлял он, лежа на полке. – Хорошо если до самого вечера так… Мы б тогда эти сутки отбили да в график вошли…»