Право выбора
Шрифт:
6
Вечером я встретил человека, которого знавал когда-то близко, — взрывника Киприяна Виноградова.
— Да никак ты? — удивился он.
Мы пожали друг другу руки. Киприян был все такой же красивый, синеглазый. Но сейчас передо мною стоял широкоплечий, степенный мужчина. На висках пробивалась седина, взгляд был мягкий, ласковый. А тогда, помню, Кипря казался мне суровым, неприступным, парнем себе на уме.
— Вот Настя-то обрадуется! — сказал он. — Мы часто
— Какая Настя?
— Да женка моя. Забыл разве? Настя Куржей. А теперь она Виноградова. По мне, значит. Пойдем к нам! А с Константином Васильевичем Глущаковым видался?
— А где он?
— Да на нашем же уступе. Ну, еще повидаешься. А сейчас — ко мне.
И мы направились в Березовый кут.
Встретила нас Настя. Завидев меня, она неизвестно почему растерялась, зарделась, пригласила негромко:
— Проходите. Милости просим…
Я невольно залюбовался свежей, дородной женщиной. Глаза все такие же горячие, беспокойные, шея белая, а волосы на голове уложены корзиночкой. Она пропустила нас в дом. На полу, устланном дорожкой, возились ребятишки — девочка лет восьми и мальчик лет пяти.
— А ну-ка, дети, марш на улицу! — прикрикнул на них Киприян. Малышей как ветром сдуло. А я пожалел, что в карманах не оказалось гостинцев.
Здесь было чисто и опрятно, как только бывает в русских избах. Ослепительно белые наволочки и салфетки. На тумбочке приемник с проигрывателем. Гардероб в полстены. Над диваном большой ковер. В углу стояла кадка с фикусом. Половицы гладкие, как обеденный стол. И сразу стало неловко за свой пыльный комбинезон и сапоги, оставляющие следы.
— Проходи, чего там! — подтолкнул Киприян.
Хозяин умылся, переоделся. А пока хозяйка подавала на стол, я разглядывал картины. Их было много, как в галерее, некоторые поражали точностью деталей. Вот тайга. Это именно сибирская тайга с ее буреломом, холодными тускловатыми красками. Сизо-зеленое безмолвие…
Заметив, что я заинтересовался видами, Кипря смущенно произнес:
— Баловался в молодости. По спопутности. Сейчас все некогда.
— Вот никогда не подозревал, что ты художник!
— Какой уж там художник! — махнул он рукой. — Баловство одно. Людей так и не научился рисовать. Настоящие картины бы поглядеть, в Эрмитаже или Третьяковской галерее. Небось бывал?
— В Третьяковке бывал. Правда, давно.
— А Дрезденскую видал?
К своему стыду, пришлось сознаться, что на эту выставку так и не сходил, хотя билеты были.
— Эх ты, паря! — с укоризной проговорил Киприян. — Да я за такое дело полжизни отдал бы! Этакое счастье может выпасть один раз на роду. Настоящего Рубенса, Рембрандта, Рафаэля увидеть!..
Пообедали молча. Затем снова заговорили об искусстве, о Москве. Я совсем недавно приехал из Москвы, и на меня смотрели как на существо особое, редкое в здешних краях: ведь я видел собственными глазами
— А видели Уланову в «Жизели»?
Видел ли я Уланову? Разумеется, видел.
— Счастливый! Всю жизнь мечтаю… Даже письмо писали, чтобы кто-нибудь из известных артистов приехал на рудник.
— И как?
— Не едут. Да разве их заманишь сюда! Таких рудников тьма-тьмущая, а Лемешев один. Вот если бы телевидение было!.. Далеко до нас…
Мы чаевали допоздна. Приветливо горела электрическая лампочка под оранжевым абажуром. Настя уложила детей. Мне не хотелось уходить из гостеприимного дома, да никто меня и не выпроваживал. Но уходить все-таки нужно было.
— Что так рано? — изумился Киприян. — Аль боишься, что не выспишься?
— Да вам пора на покой.
— Тю! Оставайся ночевать. Места хватит.
— Спасибо. Посижу еще немного и пойду.
Да, я грелся у чужого огонька. Все темы были исчерпаны, и, чтобы все же продолжить разговор, спросил:
— А людей пробовал рисовать?
— Пробовал. Не выходит. Больше видиками пробавляюсь, — ответил он нехотя. — Не получается портрета.
— Покажи.
Киприян задумался.
— Освещение не то. Ну ладно, так и быть, идем.
Пошли в чулан. Настя следовала за нами. Киприян включил свет. Мы находились в маленькой мастерской. Груды эскизов лежали прямо на полу. Виноградов показывал карандашные наброски. Я узнал Аркадия Андреевича, тетю Анюту, Кочергина, поразился, до чего точно было схвачено основное в характерах этих троих. Были еще портретики незнакомых мне людей.
— Ты показывал кому-нибудь все это?
— Три года назад Сергей Ефремович Дементьев в клубе мою выставку устроил. Ну, хвалили. В газете написали, — ответил Киприян. Лицо его покрылось красными пятнами. — Не люблю всего такого! Был бы взаправдашний, а то так…
О своих занятиях живописью он говорил как о некой слабости.
— Тебе бы получиться, Кипря.
— Да вы что, сговорились с Дементьевым? И тот все толковал — подучиться. Зряшное дело. Вон Паранин лески собирает, ну, а я рисую. Каждому свое. Но на это семейство не прокормишь, да и нельзя все время рисовать — получится вроде как бы сплошной праздник. Совестно, чай, такому большому мужику, как я!