Право – язык и масштаб свободы
Шрифт:
Закономерности государственно-правового развития в рамках длящегося цикла измеряются событиями, характеризующими возникновение и становление государственных институтов и механизмов правового регулирования (это своего рода рождение и юность государства) [388] , фазу государственно-правового «среднего возраста» характеризующего стабильное состояние государственно-правового развития, государственно-правовую аномию, обусловливающую снижение эффективности государственно-правового управления, нарастание кризисных тенденций и обусловленной этими тенденциями социальной напряженности, пиком кризиса является политико-правовой хаос, фактическое безвластие – охлократия. Возникновение нового государства и права происходит в условиях открытого гражданского конфликта и во всех случаях связано с установлением диктаторской авторитарной формы правления.
388
Гуляя по нижнему парку в Петергофе обратил внимание на интересный памятник – «классический» Петр I с младенцем одетым в камзол и треуголку на руках. Думаю, что «патриот» скульптор, таким образом
Закономерности смены циклов определяются по методике кругового и спирального развития. Круговой цикл в прямом смысле «замкнут на себя». Всякий раз в конечной фазе происходит обнуление баланса, история начинается с отрицания позитивного опыта предшествующего периода и его негативной критики осуществляемой идеологами «новой» государственно-правовой политики. Развитие по спирали предполагает использование наследия прошлого выраженного в государственно-правовой традиции и культуре для формирования государственно-правового настоящего. Спираль не обязательно означает прогресс как форму улучшения политикоправовой реальности, но это в любом случае качественное изменение ее смысла и содержания.
Россия и Запад, являются самостоятельными государственно-правовыми конструкциями взаимодействие между которыми не носит интегративного характера. Запад развивается по спиральной цикличности: можно выделять античный (дохристианский), патримониально-теологический и политико-правовой (длящийся в настоящий период) циклы. Россия развивается по круговому циклу, в пределах которого воздвигаются и разрушаются вертикали власти и формируемые властью управленческие отношения. При этом название модели этих отношений большого значения не имеет. Это может быть и империя, и «высшая форма демократии – диктатура пролетариата» и «суверенная демократия». Неизменным остается одно: вертикальная иерархия системы управления, в рамках которой государство олицетворяется в бюрократическом аппарате, по сути своей, владеющим страной и народом. В таком понимании, «государство» есть смысловая конструкция характеризующая уровень политико-правового развития России и, вместе с тем, критерий выявления закономерностей динамики круговой цикличности отечественной истории, включая идеологию.
Идеология – это: 1. Система взглядов, идей, представлений, характеризующих то или иное общество. 2. Совокупность связанных между собой идей и требований, выступающих как основа конкретных действий, решений [389] .
Опираясь на приведенную дефиницию, можно сформулировать определение государственной идеологии как совокупности идей и взглядов характеризующих конкретное государство на определенном этапе его исторического развития и определяющих его внутреннюю и внешнюю политику.
389
Современный толковый словарь русского языка / Гл. ред. С.А. Кузнецов. СПб.: «Норинт», 2004. С. 233.
Государственная идеология является важнейшей сущностной характеристикой любого государства, определяющей смысл государственной деятельности и ее направленность.
4.4.2. Ритмы государственной политики
Рассмотрение государственной политики в качестве динамической категории существующей и изменяющейся в рамках определенного социо-пространственно-временного континуума, позволяет говорить о ней как о циклической системе, подчиняющейся в своем развитии определенным ритмам. В качестве фактора определяющего и задающего ритм правовой политики выступает организация публичной политической власти. Л.А. Тихомиров в своей работе «Монархическая государственность» отмечает, что «несмотря на общность целей и сходство средств политики всех государств, различие между политикой монархии, аристократии и демократии неизбежно существует. Это зависит от различия свойств верховных принципов. В общем арсенале политики есть средства действия, наиболее подходящие для одной формы Верховной власти, наименее для других. Для того, чтобы осуществлять цели государства наиболее действительно, быстро и экономно, нужно уметь пользоваться именно той силой, теми свойствами, которые представляет данная верховная власть; пробуя при ней действовать по незнанию или недоразумению так, как это свойственно какой-либо другой форме верховной власти, мы можем только истощать и компроментировать свою… Сознательная подделка какой-либо формы верховной власти под способы, действия другой не имеет ни малейшего смысла. Государства, сознательно подделывающиеся под формы действия других, неизменно осуждены на гибель» [390] . Интересно, что строки эти написаны человеком, в молодости активно участвовавшим в деятельности террористической организации «Земля и воля», ставящей перед собой задачу уничтожения монархического правления в России, а в зрелом возрасте пришедшим к вере и ставшим крупнейшим идеологом монархизма и видным религиозным философом. Если применить сказанное к истории российской государственности, то нетрудно заметить, что на всех этапах политика российского государства тяготела к монократическим формам правления, основанным на выстраивании иерархической пирамиды (вертикали) публичной власти замыкающейся в своей вершине на фигуре персонифицированного главы – «правителе, а, по сути, хозяине земли русской». При этом не столь важно как в формально-юридическом смысле именовалась должность занимаемая «Верховным правителем» – великий князь, царь, император, генеральный секретарь ЦК партии, президент [391] . На всех этапах отечественного политогенеза (и современный этап исключением не является) государственная политика осуществлялись в ритме задаваемом «сверху». Так же как в симфоническом оркестре музыканты подчиняются дирижеру, так же и в политике исходящей от централизованной государственной бюрократии основные властные полномочия сосредоточены у «главного государственного чиновника» дирижирующего «бюрократическим оркестром». Возникает вопрос: можно ли в условиях системы централизованной публичной политической власти в положительном контексте говорить о ее разделении? Безусловно, нельзя. Сама природа централизованной власти исключает ее разделение, а, следовательно, и оценивает разделение исключительно в негативном смысле. Государство – это, прежде всего, государственный суверенитет, означающий верховенство и независимость государства по отношению ко всем другим субъектам политических отношений. По сути своей, суверенитет и есть высшая власть, принадлежащая государю, и не подлежащая какому бы то ни было ограничению (за исключением собственной совести и божественной воли) делению, либо делегированию.
390
Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М.: Изд-во «Библиотека Сербского Креста», 2004. С. 315.
391
Вот как описывает Л.А. Тихомиров функциональные качества монарха: «Монарх стоит вне частных интересов; для него все классы, сословия партии совершенно одинаковы. Он в отношении народа есть не личность, а идея…Монарх есть наиболее справедливый третейский судья социальных столкновений». Там же. С. 316. Если заменить в приведенной цитате слово «монарх» словом «президент», то она удивительным образом напомнит современные характеристики даваемые политической рекламой относительно «лидера нации».
Ритм правовой политики централизованного государства – это ритм единого строя подчиненного строевому уставу и воле командира-единоначальника. Отсутствие командира, либо, что еще хуже появление нескольких начальствующих субъектов в равной степени претендующих на высшие командные полномочия превращает порядок в хаос, а мелодию суровых, но справедливых и единственно верных приказов Верховного главнокомандующего в какофонию безудержной борьбы за власть приводящей к властному произволу победителей по отношению к проигравшим (в числе которых в любом случае оказывается простой народ).
Применительно к российской истории случаи практического разделения властей связываются со «смутными временами» влекущими многочисленные беды и невзгоды. А.Н. Медушевский отмечает: «Аморфность и беззащитность общества, в том числе и верхних его слоев, слабость среднего класса и отсутствие западных традиций борьбы за политическую свободу…, а главное, внешний, навязанный характер государственного начала при проведении социальных преобразований сделали непрочной всю социальную систему, для которой в принципе были характерны лишь два взаимоисключающих состояния: механическая стабильность, переходящая в апатию (в периоды усиления государственного начала) или обратное состояние – дестабилизация, переходящая в анархический протест против государства (в случае его слабости). При отсутствии стабильности возникает тенденция к «параду суверенитетов». Когда система вновь восстанавливается, возникает тенденция к «собиранию земель», ведущая к централизации, доходящей до абсолютизма» [392] .
392
Медушевский А.Н. Теория конституционных циклов. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005. С. 287.
Получается, что основной целью, задающей направленность и определяющей содержание политики российского государства (независимо от правовой формы ее выражения) является обеспечение единства социально-политической системы на всех ее уровнях и во всех проявлениях.
В области публичной власти принцип единства реализуется посредством неделимого государственного суверенитета; в сфере права, означает «подгосударственный» характер принимаемых законодательных актов, а также «прогосударственную» направленность юридического процесса, продолжающего тяготеть к приоритету публичного интереса по отношению к частному, а также к доминированию обвинительного уклона уголовного следствия и правосудия над состязательным.
Ритмичность как свойство правовой политики, предопределяет необходимость выявления кодировки, при помощи которой закрепляются базовые социальные ценности с достижением и обеспечением которых связывается деятельность государства.
Применительно к правовой политике государств относящихся к системе традиционной западной демократии, в качестве такого кода может быть названа триада «Свобода. Равенство. Братство». При этом ключевым словом является «Братство», означающее солидарность и партнерство юридически равных и свободных личностей (физических и юридических), обладающих определенным объемом неотъемлемых прав и законных интересов, реализуемых в договорных формах.
В свою очередь в странах ранее относящихся к социалистической правовой семье, а в настоящее время находящихся на постсоветской стадии социально-политического развития, в ходу была иная триада: «Мир. Труд. Май». Несмотря на кажущуюся бессмысленность, в ней тоже есть определенная логика.
Слово «мир» обозначает в русском языке три важнейших смысловых образа: это, во-первых, все, что окружает человека, т. е. рассматриваемые в совокупности природные и культурные явления во всевозможных их проявлениях (отсюда «бесконечность мироздания»; многообразие миров и т. п.), во-вторых, общность людей связанных неразрывными «кровно-родственными» и духовными связями (отсюда «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет») [393] , а в-третьих, состояние «невоенного» существования государства и общества. В отличие от западной политико-правовой культуры, базирующейся на разделении индивидуальных, корпоративных и государственных интересов, а также на отделении государства от общества и церкви, российская культура оперирует миром как целостной, неразделяемой категорией, в которой интересы отдельной личности (коллектива, корпорации), производны от публичных интересов государства и вторичны по отношению к ним.
393
Именно в таком представлении заключается смысл русских пословиц: «На миру и смерть красна»; «С миру по нитке голому рубаха» и т. п.