Православное богословие на рубеже столетий
Шрифт:
На рубеже XX и XXI веков происходит стремительное возрождение Русской Православной Церкви: число монастырей за последнее десятилетие выросло с 18 до 500. Сегодняшняя Русская Церковь, хотя и не восстановилась «в размерах и в стиле дореволюционного времени», вполне сопоставима по своему масштабу, влиянию и месту, занимаемому в обществе, с дореволюционной Церковью. Но спросим себя: насколько, говоря о количественном росте Церкви, мы можем говорить и о ее качественном изменении? Сопровождается ли, например, рост числа монастырей возрождением монашества как духовно–просветительного института? Есть ли среди наших 500 монастырей хотя бы один, который можно было бы с полным правом назвать «подвизалищем ума и науки» [340] и который удовлетворял бы требованиям, предъявляемым к ученому монастырю архимандритом
340
Ангелы, иночество, человечество. С. 147.
Приходится с сожалением признать, что на все эти вопросы возможен только один ответ — отрицательный. Приходится признать, что нет у нас ученых монастырей, почти нет ученых иноков, а недоверие к науке, образованию и просвещению прочно сохраняется в монашеской среде. Автор этих строк нередко встречается с иноками, которые подвергаются гонениям со стороны своего монастырского руководства за чрезмерную с точки зрения последнего любовь к учености. Одному из таких иноков пришлось оставить обучение на филологическом факультете университета потому, что игумен его монастыря счел учебу несовместимой с пребыванием в обители. «У нас монастырь трудовой, а не ученый», — подчеркнул он. Но куда податься иноку, стремящемуся заниматься наукой, если все монастыри — «трудовые»? Когда, наконец, появятся у нас и ученые монастыри, где насельники имели бы право не только доить коров и полоть грядки в огороде, но и учиться в институтах, преподавать, посещать библиотеки, писать книги?
Бросая все силы на восстановление монастырских стен, мы нередко забываем о том, что восстановления требует сама монашеская традиция, включающая в себя не только трудовые послушания, но и научную и просветительскую деятельность. Для этой деятельности нужны ученые иноки. А для того, чтобы они у нас появились, должны быть созданы «ученые монастыри», где монахи могли бы учиться, имели бы время и возможность читать, писать, заниматься богословием. В «трудовых» же монастырях для ученых иноков должна быть создана благоприятная атмосфера, которая бы способствовала их духовному и научному росту.
Заключение
Рассмотрев жизнь и труды архимандрита Киприана, а также его взгляды на ученость и образование, мы могли бы теперь сделать некоторые выводы.
Прежде всего, необходимо, чтобы литературное наследие архимандрита Киприана было полностью воспринято современной Русской Церковью. Его книги должны не только стоять на полках книжных магазинов, но и войти в учебные программы духовных школ, стать частью общеобязательного куррикулума в семинариях и академиях. Зачем, например, преподавать пастырское богословие по учебным пособиям XIX века, когда есть прекрасный учебник, написанный отцом Киприаном? Зачем использовать устаревшие пособия по литургике, когда есть замечательные исследования отца Киприана о Евхаристии, о богослужебных текстах, о церковных праздниках? Архимандрит Киприан жил прошлым, но писал для будущего: он писал для нас, дождавшихся, в отличие от него, наступления религиозной свободы в России. И мы должны не держать его наследие под спудом, но использовать его в деле возрождения духовного образования.
При подготовке реформы духовных школ необходимо учесть взгляды архимандрита Киприана на духовное образование, его критику в адрес дореволюционной бурсы, его мысли о необходимости научной подготовки пастырей Церкви. Только избавившись от тех недостатков, которые были присущи бурсацкой системе воспитания и обучения, наша духовная школа сможет готовить «пастырей с наивозможно более широким умственным кругозором», носителей высокой духовной и интеллектуальной культуры.
Необходимо, наконец, возрождение ученого монашества и создание хотя бы одного ученого монастыря, о чем так мечтал архимандрит Киприан. Такого монастыря, «где бы насельники его не были бы гносимахами, где они могли бы посвящать жизнь свою науке, кто хочет и учить, и учиться, и читать, переводить,
341
Ангелы, иночество, человечество. С. 153.
Богословы уходящего века
1. Протопресвитер Иоанн Мейендорф
В этом очерке я хотел бы рассказать о четырех выдающихся богословах XX века — протопресвитере Иоанне Мейендорфе, епископе Диоклийском Каллисте, архимандрите Софронии (Сахарове) и митрополите Сурожском Антонии.
Говоря о каждом из них, я, во–первых, поделюсь впечатлениями от встреч с ними; во–вторых, кратко расскажу об их жизненном пути; в–третьих, коснусь основных тем их богословского творчества. Обзор богословских идей каждого из четырех героев настоящего очерка никоим образом не будет исчерпывающим: я не намереваюсь систематизировать богословские взгляды этих авторов, а лишь представлю читателю отдельные их мысли по тем или иным вопросам, волнующим сегодня православный мир.
«Если ты богослов, то будешь молиться истинно; и если истинно молишься, то ты богослов», говорил в IV веке Евагрий Понтийский. Богослов — это не просто «специалист» в области религии, читающий или пишущий на духовные темы, но человек, обладающий личным опытом молитвы и богообщения. Именно такими были четыре богослова, о которых пойдет речь ниже.
С отцом Иоанном Мейендорфом я впервые встретился в 1988 году в Ленинграде, на научно–богословской конференции, посвященной 1000–летию Крещения Руси. Это было время, когда Русская Православная Церковь только начинала выходить из гетто, в котором она пребывала в течение семидесяти лет.
Знаменательным было само появление на конференции отца Иоанна: в брежневские времена он не мог приезжать в Россию, так как числился в «черных списках» за поддержку Солженицына, Регельсона и других «врагов советского народа». С самых первых минут общения отец Иоанн поразил меня не только ученостью, эрудицией и ясностью мысли, но и истинно христианским смирением, предельной скромностью и простотой. Он ни с кем не говорил свысока, всегда проявлял предельное внимание и уважение к собеседнику. Обладал большим чувством юмора, и общаться с ним было чрезвычайно интересно.
В другой раз мы встретились на Международном конгрессе византинистов, проходившем в Москве в августе 1991 года, в самый разгар «путча». Отец Иоанн с неподдельным интересом следил за событиями, которые тогда разворачивались на российской политической сцене, с большим воодушевлением воспринимал признаки скорого крушения коммунистического режима. Он был полон надежд на то, что жизнь в России после падения старого политического строя изменится к лучшему, что начнется подлинное духовное возрождение, во главе которого встанет Церковь.
В один из тех памятных августовских дней 1991 года я пригласил отца Иоанна в гости. За ужином он рассказывал о своих предках, о детстве в «русском Париже», делился воспоминаниями о профессорах Свято–Сергиевского богословского института. Особенное влияние на него оказал архимандрит Киприан (Керн), о котором он отзывался с большой теплотой как о человеке, являвшем собой идеал православного ученого монаха; именно от него отец Иоанн унаследовал интерес и к патристике, и к церковной истории, и к литургике; именно благодаря ему начал заниматься богословием святителя Григория Паламы и византийским исихазмом XIV века. Другим профессором Свято–Сергиевского института, оказавшим большое влияние на отца Иоанна, был протоиерей Георгий Флоровский. «Я являюсь абсолютно и почти безоговорочно учеником отца Георгия Флоровского», — говорил отец Иоанн [342] . Вдохновленный примером Флоровского, он вслед за своим другом отцом Александром Шмеманом уехал из Франции в Америку, где им обоим суждено было стать преемниками Флоровского на посту ректора Свято–Владимирской семинарии.
342
Протоиерей Иоанн Мейендорф. Православие и современный мир. Минск, 1995. С. 53.