Прайд
Шрифт:
–А, узнал! – обрадовался я, – очевидно, по голосу. Я слышал, слепцы, ну я имею в виду настоящих слепых, а не тех жалких жуликов, которые дурачат честных людей на Рыночной площади, способны узнавать человека по одному-единственному слову.
– Твои слова, как ветер, а обличье – туман, – прокряхтел нищий, принимая очередную подачку, – благослови твою торговлю Господь. Однако даже у ветра есть направление, а туман не бывает настолько густым, дабы скрыть всё на свете.
– Это точно, – согласился я, – кому, как не вам – слепым знать, как выглядит туман и каким он бывает.
– Если ты пожелаешь, чтобы я тебя хоть раз не узнал, тебе следовало бы оставлять дома свой шерандон,
– Ну брякалка ещё куда ни шло, но, – я поднял руку и посмотрел на браслет перехода. Медальон я ощущал и так, как постоянную пульсацию в груди, – всё остальное…
– Эге-ге, даже у джиннов бывают свои привязанности, – пожал плечами старик, – боюсь только, от этой информации мне не будет никакого проку – одни неприятности.
– Совершенно верно, – согласился я, усмехаясь.
– Ну, тогда будем считать, что я ничего и не знаю. Предпочитаю быть нем, как могила, вместо того, чтобы на самом деле отправиться в неё из-за лишнего словца, – в чалму вновь низвергся медный дождь, – да благословит ваши товары Господь. Ну и зачем же всемогущий джинн отыскал нищее ничтожество, оскверняющее своим задом место рядом с важными торговыми людьми?
– Может быть мне не с кем побеседовать? – предположил я.
– Ха, я видел джинна с такими пэри, при взгляде на которых блекли мои самые необузданные фантазии. И я даже не буду вспоминать джиний, – сказал Хамид, помолчав, – а если джиний две, то и джиннов видимо, двое. Неужели джинн предпочтёт старого глупого нищего, общению с равными себе?
– Ну вообще-то, джиний, как ты их называешь – три, – уточнил я, – но это тебя, как ты понимаешь, не касается. И я даже не буду вспоминать, что твои слепые глаза и так видели чересчур много.
– Виноват, – отозвался слепец и по его губам проскользнула едва заметная самодовольная ухмылка, – но смею напомнить: многие, в том числе и почтенный джинн, ценят меня именно за это. Даже высокочтимый начальник королевской полиции оказывает честь, уточняя информацию, полученную от его осведомителей.
Один из стражников оставил своё занятие и сунув плотно набитый кошель своему напарнику, направился в нашу сторону. Видимо, решил защитить божьего человека от приставаний праздного бездельника, препятствующего творению молитв. Однако, когда жирная туша преодолела половину расстояния Хамид, словно невзначай, приподнял правую руку и взмахнул перед лицом, будто отгонял назойливое насекомое. Мне были знакомы все эти условные знаки, поэтому я с удовольствием проследил за гаммой чувств, промелькнувших на плоской физиономии рваноухого стража – решительность сменилась удивлением, плавно перешедшим в понимание и покорность судьбе. Да, нечасто его отсылали прочь, словно он был не важной (с его точки зрения) персоной, а каким-то жалким привратником. Пожав грузными плечами, стражник отправился восвояси.
– Вот ты признаёшь себя ценным источником информации, – продолжил я, едва не прерванную беседу, – почему же тебя так удивляют мои появления? Сам знаешь, я всегда прихожу, о чём-то расспросить.
– И при этом никогда не платишь несчастному слепцу даже жалкого медяка, – вздохнул Хамид. Причём, на этот раз, совершенно искренне, – как я смогу пережить подобное огорчение – знает один всевышний. Очевидно, на такой низкий поступок способны лишь джинны. Да и честно говоря, я не совсем понимаю, зачем тебе сплетни, о которых ты меня расспрашиваешь. Вот положим, славный купец Сарид – тот всегда интересуется, когда банда Фараха появится на горных перевалах. Это я понимаю: через горы купцу доставляют тонкотканые ковры и ему нужно знать, стоит посылать караван или обождать благословения Господа. Или доблестный господин начальник королевской полиции, генерал Морулан, которого интересуют перемещения повстанческих войск. Часть информации он сплавляет храброму Амалату, естественно гораздо дороже, чем заплатил мне, а частью пользуется сам, дабы предсказать вспышки грабежей и мародёрства. А вот зачем почтенному джинну знать, где рушатся под землю старые постройки в Первом городе? Или как протекает лечение гнойной язвы у копателя могил, одноухого Филама?
– Как, кстати, оно протекает? – поинтересовался я, словно невзначай, – этот проходимец ещё жив?
– Ему вчера отняли вторую ступню, и лекарь опасается: больной не дотянет до священного Восхваления. Болезнь пожирает его, как пустынный волк убитую овцу – отхватывая кусок за куском. Хвала Господу, никто из близких так и не заразился этой хворью. Хотя – это очень странно.
– Ничего странного нет, – усмехнулся я, – они же не шляются по заброшенным кладбищам и не ворошат древние могилы. Ладно, сменим тему. Лучше почитай мне подслушанное, из новенького.
– Вечер ещё не наступил, – недовольно проворчал Хамид, – а меня принуждают начинать дозволенные речи. Чьи стихи желает послушать нетерпеливый джинн? У меня есть новые творения сладкоголосого Халтафа.
– Оставим сладкого Халтафа для одуревших, от похоти, старух и прочих любителей мужской красоты, – поморщился я, – ты же и так знаешь, что именно я люблю слушать.
– Джинну нравится пьяница и дебошир Назири, – пожал плечами нищий, – не вылезающий из винного подвала своей жены и читающий свои стихи каждому, кто нальёт ему лишний стакан. Ну вот, пожалуйста:
Коль бокалу ты рад
И красавице томной,
Так воспой виноград
Своей ночью бессонной.
Гонишь радости прочь,
Не желая напиться;
Лучше спи в эту ночь –
Не мешай веселиться!
Хамид читал стихи вполголоса, не привлекая постороннего внимания. Слушая тихий хрипловатый голос, я легко мог представить себе и самого Назири, сочинившего массу стихотворений, посвящённых женщинам, вину и всему остальному, окружающему его в красноватом сумраке винного подвала. Постоянно пьяный, поэт тем не менее, всегда был вежлив и корректен, независимо от того, с кем общался. Клочковатая борода, слипшаяся от постоянного макания в чашу с вином, обрамляла бледное одутловатое лицо, где выделялись пылающие внутренним пламенем глаза. И этот огонь выплёскивался в сбивчивой речи Назири, выплёвывающего слова так, будто они жгли ему язык.
Падишах, не чуравшийся поэзии, прослушав несколько стихотворений пьяного поэта, пригласил того во дворец. Естественно, упрямец отказался, сославшись на неотёсанность и хроническую болезнь, мешающую ему передвигаться. Подозреваю, главную роль тут сыграла боязнь покинуть свой привычный мирок, пропитанный парами вина и клубами табачного дыма.
Хамид закончил чтение и покосился на меня. Я сложил ладони крестом, что служило здесь выражением крайнего одобрения.