Праздник навсегда!
Шрифт:
С вершины своей горы я смотрел на поселок и мне казалось, что вот скоро так вся Россия погрузится во мрак, чтобы потом, когда люди осознают свое отступление от Божьих истин, вновь воскреснуть и расцвести небывалым образом. Но все это будет, только если мы найдем утерянные жемчужины истины и отмоем их, только тогда они засияют небывалым свечением и озарят мир правдой, любовью и добротой.
Еще мне думалось, что каждый человек в этой жизни, в этом грозном, жестоком мире — жалкая песчинка, которая пытается как-то выжить, уцепиться за что-нибудь материальное, вещественное. Каждый ищет соломинку, которая помогла бы переплыть этот бурный, бушующий океан невежества и зла. Но эти соломинки на самом деле не удерживают на плаву странника, а, наоборот, увлекают его в темную пучину,
Надо мною было чистое, ясное небо. На черном бархате мирно мерцали далекие звезды. Изредка темноту разрезали синими стрелами падающие Метеориты. Я стоял под куполом вселенной и понимал, насколько я мал, как ребенок, несмотря на то, что я уже взрослый. Я искал свое место в жизни, искал такую стезю, идя по которой можно было бы и взращивать в себе божественное, и в то же время иметь свое место в социальной среде, чтобы зарабатывать на жизнь. Но так и не сумел я соединить земное и небесное, чтобы эти два начала связались гармонично и безущербно для какой-либо стороны. Когда я уделял много сил и внимания материальному, божественное тускнело и гасло, когда же погружался в Божье, тогда мирское приходило в упадок. Разве нет выхода? — миллионы раз я спрашивал себя, Всевышнего, когда проводил долгие часы и дни в молитвах, размышлениях, одиночестве.
Человек приходит в эту жизнь, суетится, трудится, стремится, а потом все кончается, и почти бесследно исчезает человек с земли, будто и не было его вовсе. А главное, что за время жизни он так и не успевает, не может остановиться и найти то главное, для чего Господь извлек его из небытия на свет. Вот там, на небе, каждая звезда имеет свое место, свое предназначение, она указывает путь странникам, путешественникам, она светит, чтобы людям не было грустно и одиноко. Что же могу сделать я? Для чего я? Освещаю ли я кому-нибудь путь, помогаю ли людям, чтобы им не было грустно и одиноко? Да и как я могу помочь другим, если не могу помочь себе, не могу зажечь в своем сердце светильник добра и любви!
Было уже поздно, и с такими размышлениями я зашел в дом. Арсений, как всегда, сидел на своем любимом месте, на кресле у печи. Голова его была опущена и, казалось, что он спит. Я сел у топки, открыл дверцу и начал смотреть на тлеющие головешки. Разгребая в печи угли железной скобой, я невольно тихо сказал: «Что я могу сделать?» Вдруг старец поднял голову и спросил:
— О чем это ты, мил человек?
— Я думал вы спите, наверно, я вас разбудил. —
— Что тебя, Владимир, беспокоит?
— Да не стоит об этом, у вас своего хватает, чтобы меня слушать.
— Экий ты, Владимир, «свое», «мое». Нет на самом деле между людьми разделения, все мы — один большой организм. Когда в этом большом теле один орган или клетка болеет, то боль на всех отражается. Хотя другие могут и не чувствовать, вернее, не давать себе отчета, что к ним приходят волны отчаяния, боли, скорби, а они все равно невидимо в человека проникают и приносят ему вред. Скажем, согрешил кто-нибудь, преступление совершил какое, а оно на всех людей разносится, и каждый становится как бы неявным соучастником этого злодеяния.
Вот оно как, мил человек.
— Ну, а если сделал что-нибудь хорошее, доброе — тоже все людям передается? — спросил я.
— А как же!? Все мы, люди, связаны в одну упряжку, и если кто тянет назад, то всем тяжело двигаться, жить, а если кто налегает, то всем легче. Только вот отстающих видно, а тот, кто изо всех сил старается, как правило, не заметен, ему тяжело, но он делает Божие дело — помогает всем людям, всему человечеству. Истинно доброе, светлое, Божие всегда незаметно, вернее, людям может быть не видно, но Господь-то все видит.
— Может быть, это так, дедушка, но только я вот ничего не делаю, вернее, не могу найти своей уздечки, куда мне идти, что делать, чтобы и себе, и людям помочь.
Старец улыбнулся, глаза его сузились и заиграли лучистыми огоньками.
— Это верно, что раз себя не находишь, себе помощь не окажешь, то и другим тем более помочь не сможешь. А коли себя обретешь, найдешь в себе Божие начало, Царство Небесное, то и от твоей находки всем достанется.
Я вздохнул и сказал:
— На словах-то это так, а вот на деле у меня ничего не получается. Сколько лет я копаю, как жучок, эту трясину жизни, а ничего не накопал ни в духовном, ни в материальном плане. А в материальном плане вообще скатился в яму нужды и бедности.
Старик опять улыбнулся, и мне стало даже обидно, что он со мной, как с котенком, играется и не хочет меня понять, как бы не считая мои переживания серьезными.
— Истинно так, мил человек Владимир, все Божие делание похоже на муравьиный труд, и кажется, что нет ему конца, а главное — как бы и результатов нет. На самом деле решимость нужна, нельзя отступать на полпути и разочаровываться раньше времени. Вот представь себе, что ты посадил сад, ухаживаешь за ним, заботишься, землю удобряешь, обрезку вовремя делаешь, поливаешь, а год проходит — и плодов нет, другой минует — а плодов все так же нет, третий — и опять ничего. Вот ты и решаешь, что напрасны и пусты были твои усилия. А на самом деле деревьям, чтобы они заплодоносили, нужно еще годок-другой, а ты руки опустил, засомневался и бросил свой сад на произвол судьбы. Доводить нужно все до конца — вот в чем простой секрет, не все его разумеют. Вы ж как хотите? Чтоб побыстрее, побольше, да и чтоб труда поменьше — потому и сорняки только у вас на огородах растут и процветают. Дойти, доработать надо до конца — и Господь, мил человек, воздаст по твоим трудам сторицей.
— Может быть, дедушка, только мне не видится свое будущее никак. Все пробовал и как—то ни к чему сердце не лежит. Другие, вон, умеют как-то устроиться в жизни, а мне будто отрезано, будто стена стоит, и я на нее постоянно натыкаюсь.
— Да, что ты, Владимир, не дано! Как это не дано? Ты же что пробовал, с кого пример брал? А бог-то, кого любит, тому не даст пройти широкой дорогой, не даст ему успеха ни в чем, кроме того, что специально для человека приуготовил. Узка эта твоя тропинка, почти не видна, а ты ее найди, да и пройди по ней, не смущаясь и не обращая ни на кого внимания — вот тогда и придет к тебе и благополучие, и радость, и счастье. Ведь ты как хотел? Как все. Положил деньги в банк, и там тебе проценты капают, а ты тем временем кофей где-нибудь на островах в кресле попиваешь. Если Господь не любил бы тебя, если бы ты для Него не представлял никакого интереса, то Он, может быть, и не следил бы за тобой так пристально и дал бы тебе возможность идти этой широкой дорогой, ведущей в бездну. А так, Он заботится о тебе, любит тебя и наблюдает, чтобы ты не свернул со своей дороженьки в сторону, туда, где все ходят, и не известно, куда потом приходят. Пойдешь по своему пути — к Богу придешь, все у тебя будет, а не пойдешь — так потеряешь и то, что имеешь.
Старик замолчал, и я тоже, обдумывая такие удивительные слова, которые будто пелену с глаз моих снимали и обнажали мое действительное бытие. На душе стало как-то тепло и очень спокойно. Как проста Божия мудрость, но как трудно дойти до этой простоты. Как хочется иногда все забыть, все-все, чтобы ничего не помнить, не знать, не понимать, а быть открытым, как ребенок, как цветок полевой, который все принимает и всему радуется — и солнцу, и дождю, и ветру.
Я чувствовал себя стариком по сравнению с этим человеком, который к старости стал чист, искренен, как дитя. Мудрость, которую я так долго накапливал, наивно думая, что в ней спасение мое, мое счастье, оказалась хламом, завалившим мою душу и сердце, отчего внутри у меня сыро и мрачно, как глубокой осенью. Вот Арсений — как весна, хоть он и говорил Всевышнему, что истощился телом, да душа у него словно у птицы весенней, радостно поющей гимн небу, солнцу и жизни. Мне вдруг вспомнилось наставление отцов: если вы встретите старика, который радостен и весел, как дитя малое, живите рядом с ним, ибо он достиг высшего.