Праздник перепутий
Шрифт:
За справедливость можно, конечно, бороться и в одиночку. Но может ли быть справедливость для одиночек? Нет, нет. Такое уж это особое понятие — справедливость. Она полной гармонии требует. Не может справедливость быть неполной, как не может быть дюжины без единой единицы. И если что-то справедливо для всех, но несправедливо для одного — это уже не справедливость. И все разговоры про высшую справедливость — выдумки. Красивая ложь в собственное оправдание.
Игорь Васильевич перешел Кировский мост, свернул направо. В обычные дни здесь толпились рыбаки, но сегодня ловил только один, в зеленом офицерском плаще с надвинутым на голову капюшоном. Корнилов остановился у гранитного
— Закурить не найдется? — спросил рыбак у Корнилова, повернувшись к нему.
Игорь Васильевич достал сигареты, помог прикурить. Рыбак был немолодой, широкоскулый, с красным загорелым лицом.
— Что-то плохо клюет сегодня, — кивнул он на колокольчики. — А вообще жаловаться не приходится. Появилась рыбка в Неве. Вода почище стала — она и появилась...
— Часто ловите?
— Часто. Хожу сюда как на работу. Вчера был, и позавчера... И сегодня, как видите. На завтра не загадываю. Дожить надо.
«Пенсионер, — подумал Корнилов. — А ведь хорошо еще выглядит. Получше меня. Уйти в рыбаки, что ли? Вот и капитан Бильбасов собирается».
— Я с ранней весны тут рыбачу. Как в апреле на пенсию вышел, тут околачиваюсь. До осени половлю, наберусь силенок, а там посмотрим, — рыбак подмигнул Корнилову. — Я еще кое-что полезное могу. Не каждый молодой угонится!.. А вы и сами, наверное, не прочь с удочкой побаловать? — поинтересовался он. — А то давайте в компанию. В хорошую погоду тут не протолкнешься. Но мужички у нас приличные, подвинутся.
— Спасибо. — Дождик усилился. Корнилов поежился, поднял воротник. — Ни чешуи, ни рыбы!
— И вам желаю хорошего! — отозвался рыбак.
1977 г.
Пешая муза
Цикл очерков
Праздник перепутий
В парке перед моим домом уже катаются лыжники. Они расчертили снежную целину своими следами, кричат, веселятся. Первый снег всегда радует. Даже голые, озябшие деревья, отбрасывающие на снег свои причудливые тени, не навевают грусть. Придет время — снова зазеленеют. А сейчас лишь молодые дубки стоят одетые в желтую, пожухлую листву. Так, с листвою, они могут простоять всю зиму и только перед появлением новой листвы сбросить старую. Но ждать этого времени еще долго...
Я разложил на столе старенькую, поистершуюся на сгибах крупномасштабную карту Ленинградской области и разглядываю места, где удалось побывать, побродить пешком или пройтись на лыжах. Вожу карандашом по тоненьким, будто паутинки, линиям, бегущим от одного кружочка к другому, и вспоминаю темные, сонные озера, стелющийся мягкий туман по вечерам, одуряющий запах зарастающих болот, тревожный крик большого черного дятла со странным названием желна.
Магическая пестрота карты всегда привлекает. Читая рассыпанные на ней названия, словно вновь, шаг за шагом, повторяешь пройденный летом путь. Вспоминаешь иногда такие подробности, что только диву даешься! Вот отыскал я сейчас маленький кружочек с названием Пехенец, и перед глазами встала заснеженная, убегающая вдаль просека в глухом еловом лесу. Поваленная осина, вся обглоданная зайцами. На осину я присел, чтобы подкрепиться. И только отойдя уже с километр, хватился вдруг оставленных там варежек. Пришлось вернуться. И велико же было мое изумление, когда, идя по своему собственному следу, обнаружил вдруг разлапистый хищный след рыси, кравшейся за мной прямо по лыжне. Пришлось снять с
На карте встречаешь названия, которые пробуждают в уме целые вереницы воспоминаний, живых картин и портретов. Есть названия, связанные с лучшими годами жизни, есть такие, что наводят на грустные раздумья о чем-то прекрасном, но невозвратно потерянном, есть, наконец, вырывающие из повседневности былого, словно освещенные голубым блеском молнии, мгновенья подлинного счастья.
В трудные минуты жизни, в пору душевного смятения, острой неудовлетворенности собой, своими поступками всегда особенно хочется быть в лесу, идти легко, без устали, глухими, позабытыми тропинками; смотреть с крутого берега, как темный поток лесной реки несет и крутит первые тронутые багрецом листья; слушать далекую перекличку тянущихся к югу ястребов; вдыхать терпкий, непередаваемый аромат заросшей вереском и клюквой мшары.
Уходят, отодвигаются куда-то на второй план мелкие житейские невзгоды и заботы. Ясность и стройность приобретают мысли. То, что еще недавно видел словно в тумане, становится четким, выпуклым.
Musa pedestris — называл Виктор Гюго музу пеших путешествий. Пешая муза. Мне много пришлось в жизни поездить, побывать на Кольском полуострове и на Дальнем Востоке, на Сахалине и на Урале. Во Вьетнаме я был в годы войны, в КНР — когда площади городов были запружены митингующими хунвейбинами. США, Турция, Италия, острова Мальорка и Мальта... В Испанию я попал сразу после смерти Франко. Страна переживала первые дни освобождения от фашизма, В кинотеатрах стояли огромные очереди. Испанцы впервые смотрели «Диктатора» Чарли Чаплина...
Но прежде чем отправиться в далекие края, я изрядно исходил пешком свою, Ленинградскую, область, постарался как следует изучить историю своего города.
Все флаги в гости...
Город этот хорош в любое время года. И в январские стужи, когда зима, искусная мастерица, становится соавтором Воронихина и Растрелли, припорошив снегом четкие карнизы дворцов, продрогшие липы в Летнем саду, не по-январски легкий плащ Петра Великого.
Прекрасен Ленинград и в сентябре, когда идешь пустынными аллеями Крестовского острова, зачарованный осенним великолепием парка, идешь и не замечаешь ни мелко сеящего дождя, ни мокрых листьев под ногами... Но больше всего я люблю город в первые майские дни, когда с тихим шорохом, а если спуститься по гранитным ступеням к воде и прислушаться, — то с мелодичным позваниванием идет по Неве ладожский лед. Идет, обтекая стоящие на бакенах эсминцы и ракетные крейсера, пришедшие на празднование Первого мая.
— Ладожский лед пошел! — улыбаясь, сообщают друг другу ленинградцы. И это звучит как приветствие.
Лед пошел! В этих словах слышится радость людей, перенесших долгие и суровые блокадные зимы. Не потому ли так по-особому трепетно любят здесь весну, яркое весеннее солнце, порывистый свежий ветер, полощущий красные флаги на мостах?
Последний солнечный луч полыхнул багряным заревом в зеркальных окнах Зимнего, скользнул по куполу Исаакия. И сразу же воздух прорезал чистый и звонкий голос трубы — на «Авроре» сыграли вечернюю зарю. Сейчас самое время отрешиться от суеты и вглядеться в город, вслушаться в него. Невольно поймаешь себя на мысли о том, что ты идешь к «Медному всаднику» по тем же гранитным плитам, по которым шел Пушкин.