Праздник Прощания
Шрифт:
Оба замолчали и прислушались к шуршанию над головой.
– - Ладно, плевал я на этих коротышек. Коли Кадола продался им с потрохами, так махнем на него рукой. Пусть пропадает... А я ведь голову готов положить под топор, что он среди них карликовую русалочку присмотрел себе. Что ты фыркаешь? Может быть, ты считаешь, что поэты из ничего черпают вдохновение? Шиш тебе с майонезом. На те же женские ноги, что и мы, пялят они глаза, туда же поцеловать бабу хотят, куда и мы, простые и бескрылые. И между прочим, ту же колбасу жрут и водку. Как пить дать, выдумал в своей книге наш Бредбери очаровательную коротышечку с неописуемыми формами и остался с ней. Писатель писателем, а пистон свой мужицкий наготове держит для подруги...
– - Зачем ты так о нём?
От стены отскочила тяжёлая капля воды и шлёпнула Павла по носу.
– - Впрочем, -- шмыгнул он носом, -- всё может быть и не так... Ты ведь тоже видел, как у них там песня на небе в узлы стягивается... Сколько же он сочинял всё это? Ведь он и вправду может сочинить женщину, у которой от женщины только внешнее. Ты помнишь, Папа, как он говорил однажды, что мечтает повстречать женщину, которая лишена всего того, от чего кобели слюни пускают. Помню, он сказал, что придумал такую героиню, у которой нет ничего между ног. Представляешь себе: женщина, но не женщина! Чёрт меня дери, я только сейчас уловил это, вспомнив песню на небе.
– - Пойдём, -- сказал Рудик и зачавкал в темноте, медленно переставляя ноги.
Павел, упираясь в стену руками, побрёл следом за чавканьем.
Позже они не смогли сказать, долго ли провели в подземелье, но когда вышли через просторный грот наружу, солнце стояло высоко в лазурном небе. Повсюду тучами летали всякие насекомые. Они стукались о лицо, руки, плечи, они гудели и, казалось, продолжали ночное пение маленьких людей-рутов.
– - Знать бы, какие законы он сочинил для этого мира, -- пробурчал Павел, -- а то ведь покусают эти твари, потом лечись от сифилиса и доказывай жене, что не от проститутки такой подарочек.
– - Мне любопытно другое, -- вздохнул Рудик и обратил взор к небу.
– - Как там все эти человечки? Ведь Кадола сказал, что они сегодня умрут. Может быть, их всех уже нет?
Павел вытаращил глаза, потом многозначительно постучал пальцем по лбу.
– - Думай, что ты говоришь, Папуля. Разве он похож на тронувшегося умом? Он просто остался со своей девочкой-недодевочкой.
– - Но он уверял, что сегодня никого из этих рутов не останется. Всех убьют какие-то парши.
– - Я так понимаю, что парши -- это вроде колонизаторов.
– - Именно. И руты падут от их руки. Не останется никого из маленького народа. Для чего же ему оставаться с ними, если их не будет, если не для того, чтобы тоже погибнуть? Только вот что: они-то не умирают, говорил Кадола. Я так понимаю, что их Бог принимает.
– - Опять ты за свои штучки.
– - Их Бог принимает. Но ведь Кадола не сочинил себя в этом мире. Получается, что он просто погибнет, умрёт, как обыкновенный человек. Возьмёт в руки нож (ты же видел, сколько всяких ножей у коротышек) и пойдёт прямо на паршей. А кто знает, какие они? Может, это черти, может обезьяны или обыкновенные фашисты... Всё-таки мы с тобой свиньи порядочные, Павел. Не читали никогда Кадолу нашего. Сейчас, быть может, смогли бы что-нибудь предпринять. А так...
Они брели по рассыпанным камням и отмахивались от наседавшей мошкары.
– - Заткнись, что ты душу травишь? В этой психованной стране все наизнанку. Как тут знать, что делать?
– - Павел резко остановился и прислушался.
– - Стреляют? Или гром? Ох, чует моё сердце, Папа, что нам с тобой отстрелял яйца в ближайшее время. Давай, работай ногами, -- Павел побежал.
Они кинулись прочь. Но прочь от чего? Они не представляли, где они и куда им надо. Они бежали быстро, сочно потея под мышками, на спине и на лице.
Вскоре Рудик упал. Трава исколола ему лицо, и он заплакал. Мир окончательно растерял свою прелесть. Потерялся и ужас. Осталась одна усталость.
– - Ну и влипли мы с тобой, Папа. Уж влипли так влипли. Детская сказка, а посреди нее два взрослых дяди торчат и разводят руками. Проклятье! Эту кашу не расхлебать. Это тебе не любовный треугольник разламывать...
До их ушей долетел слабый голос.
– - Приплыли, -- заключил Павел.
– - Теперь накроют нас. Табак дело. Пора завещание составлять.
С минуту они лежали неподвижно в траве, затем Павел решил всё же посмотреть, что поджидало их за холмом. Он разгреб густую траву и почти перед собой увидел маленького старичка. Дряхлый рут стоял на коленях и упирался руками в землю.
– - Руки мои омертвели. Сила ушла, покинув меня, оставила, сделала ненужным, лишним. Сгубила. Нынче я никто. Я стал трупом и не смог с моим народом паршей встретить. Это страшит меня. Я не умер, но стал безжизненным. Для чего столько жизни дано было мне?
Старик уткнулся лицом в траву. Множество букашек сию же секунду поползло по его белой бороде на лицо ему, в нос, в рот, в глаза.
– - Прими меня! Успокой, приласкай, от тяжести освободи!
– - пропел старик.
Букашки стремительно вырастали числом и быстро покрыли всё тело рута. Они копошились на нём, шелестели тоненькими ножками, и вскоре не стало видно старика. Живая куча насекомых копошилась в траве.
– - Вот это фокус!
– - воскликнул подползший Рудик.
– - Давай-ка мотать отсюда. Не ровён час и нас обглодают. Я на такое внимание не напрашиваюсь.
Куча букашек в этот момент загудела и вдруг взметнулась с места, будто кто-то сильно подул на неё. Чёрными песчинками поднялись насекомые в небо и рассыпались в его голубизне. Ровно колыхалась трава. Старика не было.
– - Ушёл, -- прошептал Рудик, -- в Бога ушёл.
– - Иди ты... Мошкара, что ли, эта -- Бог? Хоть бы косточка осталась, а то просто исчез Ну, Кадола, ну, сочинитель...
– - А что там?
– - показал Рудик куда-то в сторону, и Павел увидел странные чёрные глыбы, похожие на плиты заброшенного строительства. Приятели осторожно направились туда.
– - Тоннель. Это не то, о чём говорил Кадола?
– - У него бы спросить, -- злобно оскалился Павел, -- пошли. Рискнём. По сей момент удача была с нами.