Праздники Православной Церкви
Шрифт:
Нужно относиться к воде благочестиво и аккуратно и самому вести благочестивую жизнь.
Можно ли употреблять некрещеным святую воду, освященное на мощах святых масло и просфоры?
С одной стороны, можно, потому что ну какой же может быть вред человеку от того, что он попьет святой воды, или помажется маслицем, или употребит просфору? Но только нужно задумываться, с какой стороны это может быть ему полезно.
Если это некоторое приближение человека к ограде церковной, если он, еще не решаясь креститься, скажем быв в прошлом
А если же таковые действия воспринимаются как своеобразного рода магия, как некое “церковное лекарство”, но при этом человек вовсе не стремится к тому, чтобы воцерковиться, чтобы стать православным христианином, только успокаивает себя, что вот я нечто такое совершаю и это послужит каким-то оберегом, то такого рода сознание провоцировать не нужно.
Вот, исходя из этих двух возможностей, вы решайте применительно к вашей конкретной ситуации, нужно или не нужно предлагать кому-либо из ваших близких святынечки церковные».
Иордань
В наше время в России все шире возрождается обычай создания и украшения иордани – водосвятной крещенской проруби.
В одном из замечательных рассказов А.П. Чехова ярко описывается такое оригинальное «художество».
Художество
Хмурое зимнее утро.
На гладкой и блестящей поверхности речки Быстрянки, кое-где посыпанной снегом, стоят два мужика: куцый Сережка и церковный сторож Матвей. Сережка, малый лет тридцати, коротконогий, оборванный, весь облезлый, сердито глядит на лед. Из его поношенного полушубка, словно на линяющем псе, отвисают клочья шерсти. В руках он держит циркуль, сделанный из двух длинных спиц. Матвей, благообразный старик, в новом тулупе и валенках, глядит кроткими голубыми глазами наверх, где на высоком, отлогом берегу живописно ютится село. В руках у него тяжелый лом.
– Что ж, это мы до вечера так будем стоять сложа руки? – прерывает молчание Сережка, вскидывая свои сердитые глаза на Матвея. – Ты стоять сюда пришел, старый шут, или работать?..
Сережка рвет из рук вспотевшего Матвея циркуль и в одно мгновение, молодцевато повернувшись на одном каблуке, чертит на льду окружность. Границы для будущей Иордани уже готовы; теперь остается только колоть лед…
Но прежде чем приступить к работе, Сережка долго еще ломается, капризничает, попрекает:
– Я не обязан на вас работать! Ты при церкви служишь, ты и делай!
Он, видимо, наслаждается своим обособленным положением, в какое поставила его теперь судьба, давшая ему редкий талант – удивлять раз в год весь мир своим искусством. Бедному кроткому Матвею приходится выслушать от него много ядовитых, презрительных слов. Принимается Сережка за дело с досадой, с сердцем. Ему лень. Не успел он начертить окружность, как его уже тянет наверх в село пить чай, шататься, пустословить…
Матвей крестится, берет в обе руки лом и начинает колоть лед, строго придерживаясь начерченной окружности. Сережка садится на ящик и следит за тяжелыми, неуклюжими движениями своего помощника.
– Легче у краев! Легче! – командует он. – Не умеешь, так не берись, а коли взялся, так делай. Ты!
Наверху собирается толпа. Сережка при виде зрителей еще больше волнуется.
– Возьму и не стану делать… – говорит он, закуривая вонючую папиросу и сплевывая. – Погляжу, как вы без меня тут. В прошлом годе в Костюкове Степка Гульков взялся по-моему Иордань строить. И что ж? Смех один вышел. Костюковские к нам же и пришли – видимо-невидимо! Изо всех деревень народу навалило.
– Потому, окроме нас, нигде настоящей Иордани…
– Работай, некогда разговаривать… Да, дед… Во всей губернии другой такой Иордани не найдешь. Солдаты сказывают, поди-ка поищи, в городах даже хуже. Легче, легче!
Матвей кряхтит и отдувается. Работа не легкая. Лед крепок и глубок; нужно его скалывать и тотчас же уносить куски далеко в сторону, чтобы не загромождать площади.
Но как ни тяжела работа, как ни бестолкова команда Сережки, к трем часам дня на Быстрянке уже темнеет большой водяной круг.
– В прошлом годе лучше было… – сердится Сережка. – И этого даже ты не мог сделать! Э, голова! Держат же таких дураков при храме Божием! Ступай доску принеси колышки делать! Неси круг, ворона! Да того… хлеба захвати где-нибудь… огурцов, что ли.
Матвей уходит и немного погодя приносит на плечах громадный деревянный круг, покрашенный еще в прежние годы, с разноцветными узорами. В центре круга красный крест, по краям дырочки для колышков. Сережка берет этот круг и закрывает им прорубь.
– Как раз… годится… Подновим только краску, и за первый сорт… Ну, что ж стоишь? Делай аналой! Нли того… ступай бревна принеси, крест делать…
Матвей, с самого утра ничего не евший и не пивший, опять плетется на гору. Как ни ленив Сережка, но колышки он делает сам, собственноручно. Он знает, что эти колышки обладают чудодейственной силою: кому достанется колышек после водосвятия, тот весь год будет счастлив. Такая ли работа неблагодарна?
Но самая настоящая работа начинается со следующего дня. Тут Сережка являет себя перед невежественным Матвеем во всем величии своего таланта. Его болтовне, попрекам, капризам и прихотям нет конца. Сколачивает Матвей из двух больших бревен высокий крест, он недоволен и велит переделывать. Стоит Матвей, Сережка сердится, отчего он не идет; он идет, Сережка кричит ему, чтобы он не шел, а работал. Не удовлетворяют его ни инструменты, ни погода, ни собственный талант; ничто не нравится.
Матвей выпиливает большой кусок льда для аналоя.
– Зачем же ты уголок отшиб? – кричит Сережка и злобно таращит на него глаза. – Зачем же ты, я тебя спрашиваю, уголок отшиб?
– Прости, Христа ради.
– Делай сызнова!
Матвей пилит снова… и нет конца его мукам! Около проруби, покрытой изукрашенным кругом, должен стоять аналой; на аналое нужно выточить крест и раскрытое Евангелие. Но это не все. За аналоем будет стоять высокий крест, видимый всей толпе и играющий на солнце, как осыпанный алмазами и рубинами. На кресте голубь, выточенный из льда. Путь от церкви к Иордани будет посыпан елками и можжевельником. Такова задача.