Пражская ночь

Пепперштейн Павел Викторович

Согласился убить человека, и это я, нежный, добрый, белокожий поэт, который прежде разве что на комаров поднимал белую руку! Я тоже считаю, что гений и злодейство несовместны, но мне-то зачем быть гением? Мне совсем не это интересненько.

Мне интересненько, чтобы жили нимфы и фавны в глубине черного сада, чтобы жил старый домик. Мне удалось продлить жизнь этого особняка почти на десять лет — я горжусь этим деянием. В этом домике жила тайная душа нашего города. Ее убили. Его все равно снесли, огромные тенистые деревья спилены, и там возвышается уже не синий клин, а другой банк, отель, бутик, ресторан, срань, апофеоз.

Но я отомщу. Постепенно погибнут все, кто сделал это: главы строительных компаний, заказчики, архитекторы… все. Всех найдет меткая пуля. И больше всего хочется взять на прицел главного виновника космического злодеяния, человека, который убил душу моего города — хитрожопого и мудаковатого градоначальника,

гауляйтера Москвы, луковичного старичка, возможно, даже и не злого, а просто хозяйственного прораба, рачительного управляющего местностью, уничтожившего священный город русского мира просто по глупости (по той глупости, которая сама себя искренне считает трезвым практическим разумом), убившего священную столицу просто потому, что священное в хозяйстве не нужно. О, как хочется угостить серебряной пулей этого упырька!

Да, я хотел бы перейти от заказных к бескорыстным убийствам, выбирая объект на свой вкус, но волнуюсь, волнуюсь болезненно, и все не могу перейти грань — так юная проститутка, переспавшая за годик своей работы с сотнями мужиков, трепещет перед первой в ее жизни ночью бескорыстного секса. Понимаю, что только когда убью без вознаграждения, по чистому энтузиазму, тогда только и стану real killer. Or not?

Итак, я согласился. И вот я лежал, как подросток, на теплой крыше со снайперской винтовкой в руках и мысленно потешался над собой, пусть и не слишком солидным, но все же взрослым парнем, согласившимся заняться такой вот, по сути, детской поебенью, как заказное убийство: нечто из области тупых мальчишечьих игр. И только когда я поймал в круглое окошко оптического прицела седоватый затылок моего грешного клиента, мелькающий между квадратных спин телохранителей, тогда все во мне изменилось. Палец мой уже лежал на курке, за секунду до выстрела озарилась ярким светом моя душа, и в голове, словно горячая детская лампа, вспыхнуло стихотворение:

О куропатка! Ты со мной Справляешь праздник счастья и печали. Твой домик выспренний пираты в щепки разнесли! Твои сокровища в пыли помоек и музеев, А ты все веселишься, куропатка! О Господи, как бесконечна юность!

И я сделал выстрел. Безукоризненно. Через несколько минут я уже сидел на заднем сиденье автомобиля, удаляясь от места своего первого убийства, сидел потрясенный. Простите меня, люди бодрые, был потрясен не столько тем, что впервые в жизни убил человека, сколько тем, что ко мне вернулась моя муза, мой демон. Потрясен тем, что я снова поэт.

Я не мог не попробовать еще разок. Согласился на другой заказ. На этот раз задача была еще сложнее: стрелять следовало из автомобиля, на скорости, через стекло. Но я опять сделал хороший выстрел. Я всегда делаю хороший выстрел. Один. Я никогда не стреляю дважды. И снова все повторилось: в секунду, когда я взвел курок, словно абрикосовый свет хлынул и наполнил мою душу, в сердце бешеным слоном ворвалась радость, а в изумленном мозгу отчетливо, как на стене Валтасарова дворца, проступили слова:

Повеяло аскезой кораблей От той застенчивой старушки, что Так злобно грызла локоть морехода, Шепча при этом: Господи, помилуй! Повеяло аскезой кораблей!

Прагу я прибыл по делу: мне заказали убийство человека по фамилии Орлов. Этот Орлов в течение долгого времени являлся серым кардиналом одной из крупнейших преступных группировок, отметился во всех ведущих направлениях российского бизнеса, запустил свои коготки в политику, слыл одним из тайных царьков капиталистической России, но с началом нулевых годов у него возникли проблемы. Дела его пошатнулись, он потерял расположение российских властей, затем его вообще решили слить: прокуратура плотно села ему на хвост, он утратил две трети своего капитала и был вынужден сбежать за границу. Поселился в Праге. Явились слухи, что он стал крайне религиозен и принял католичество. Говорили, что он проводит время в соборах, преклонив колени перед распятиями, но мало кто принимал его обращение к Богу всерьез: его помнили как человека невероятно хитрого, осторожного и безжалостного. Из своего убежища в Праге он продолжал управлять остатками своей коммерческой империи, финансировал даже какую-то политическую партию в Москве. Что-то там плел, какие-то свои сети… Это стало раздражать некоторых людей, которые по своей жестокости и цинизму ничем не уступали Орлову, и от Орлова решили избавиться раз и навсегда. Его заказали. Да, времена меняются. В былые годы он сам заказывал многих. В частности, и я выполнял его заказы, передаваемые мне через посредников. Живым я его прежде не видел.

Прага встретила меня весенней свежестью, запахом цветущих деревьев, волнующей грозой, речным вкусом Влтавы. Этот город прекрасен до слез, и так странно, что я приехал сюда по убийственным делам.

Никакого простора для творческого киллерского поиска мне не предоставили: мне предписывалось действовать четко по инструкции, которую я извлек из банковской ячейки под витражным потолком старого банка, где пышногрудые славянки в рубиновых косынках, взятые на просвет янтарным лучом, обнимались со снопами пшеницы и кружились в хороводах. В конверте, который я извлек из ячейки, я обнаружил листочек с указаниями на английском языке, пистолет с удлиненным стволом и глушителем, пачку денег и старинный тяжелый железный ключ. Ключ и деньги я положил в рюкзак и вышел из банка. Далее действовал по инструкции.

В определенное время я сидел за столиком определенного кафе, расположенного напротив другого кафе, и там ожидал появления Орлова. В этом кафе напротив у него была назначена встреча, ему кто-то собирался передать здесь некий чемоданчик, и инструкция предупреждала: дальнейшие действия я должен совершить только после того, как Орлов получит этот чемоданчик. В случае если чемоданчик не будет передан ему в назначенном месте, убийство отменялось.

Я сидел, почитывая «Вальпургиеву ночь» Густава Майринка (мне хотелось пропитаться пражской атмосферой), и краем своего почти телескопического глаза внимательно следил за происходящим в кафе напротив: там, словно в золотом аквариуме, зависали какие-то люди за столиками, за льдистым стеклом, там казалось довольно людно, даже весело, японцы дружно листали путеводители, компания хлопцев и девчат хохотала, немцы завтракали, старик пил пиво, аккуратные дамы восседали парочками, куря, болтая за кофе и пирожными. Орлова пока не было. Затем появились по очереди три человека и сели в разных углах кафе. Этих троих я видел на фотографиях: личные телохранители Орлова. Через недолгое время появился и Орлов. Я даже не заметил, как он вошел в кафе. Подняв глаза от книги, я увидел, что он, ссутулившись, пробирается между столиков. Он был в черном широком пальто из тонкой жеваной ткани, невысок, с большой белой головой. Действительно похож на орла, точнее, на стервятника; точнее, на птенца этих птиц: худая шея, сутулость, лысая голова окутана слабым светлым пухом. Я видел издали его светлые глаза цвета сильно разбавленного кофе под часто моргающими веками с белесыми ресницами. Слегка альбинос. Выражение лица казалось даже застенчивым, замкнутым, движения — скованными. Он одиноко сел за пустой столик. Сказал нечто официанту, слабо шевеля бескровными губами.

Через несколько минут в кафе появились еще двое и быстро направились к столику Орлова. Один из них нес темный чемоданчик. Этих двоих я узнал сразу же.

Да, это кафе, этот золотой аквариум, оказалось пространством, где падшие ангелы встречаются с демонами, полюбившими Бога. Одним из этих боголюбивых демонов был Орлов, а тут появились два крупных падших ангела мужского пола. Я не мог не узнать их. Слишком они были мне известны по устным описаниям моих друзей. Я знал каждый пиксель их экзотического облика.

Рослые, молодые, норовистые близнецы-гомосексуалисты, известные в криминальном мире Москвы под кличками Беня Ладный и Гарри Потный. Талантливые молодые киллеры, мастера своего дела. Я даже восхищался порой их почерком, следил с интересом за их блестящей карьерой в мире профессионального киллинга. Они также издалека и с респектом наблюдали за мной. Лично прежде встречаться нам не приходилось.

Это были люди нового типа в бандитских прослойках, таких раньше и не мыслили. Оба белокожие, спортивные, гибкие. Кажется, в юности успешные гимнасты. Беня был растаманом в огромных дредах — голова его, в шалаше из волосяных жгутьев, в огромной вязаной раста-шапке, моталась в такт музыке, изливающейся в его мозг из наушников. Он пританцовывал, обкуренный. Гарри же пребывал под кокаином, одет как британский клерк среднего звена, в круглых очках, а на лбу у него алела татуировка-молния.