Предания нашей улицы
Шрифт:
— Так он толкует предания о Габалауи, исполняемые поэтами.
Бейюми принялся набивать новую трубку.
— Собачья улица! — воскликнул он. — А квартал Габаль самый мерзкий! Из него вышел знаменитый шарлатан. А теперь они повторяют небылицы об имении и о десяти условиях, утверждая, будто владелец имения — их дед. Вчера этот негодяй Габаль обманом присвоил имение, а сегодня этот слабоумный толкует вкривь и вкось россказни поэтов! А завтра станет утверждать, что слышал это от самого Габалауи!
— У него нет других намерений, кроме как исцелить
Футувва шутливо зарычал и сказал:
— Кто знает, может быть, и в имении сидит ифрит?! Затем громко, рискуя нарушить тайну свидания, крикнул:
— Владелец имения мертв! Или все равно что мертв! Так-то, сукины дети!
Ясмина перепугалась не на шутку и, чтобы напомнить ему, зачем она пришла, принялась потихоньку снимать с себя платье.
Угрюмое выражение постепенно сошло с лица Бейюми, и он уже не сводил с нее загоревшихся глаз.
55
Одетый в широкую абу, управляющий выглядел тщедушным. Забота была написана на его белом, круглом, преждевременно увядшем лице. Взгляд блеклых глаз, набрякшие веки и мешки под глазами говорили о том, что его ранняя старость — следствие неуемной погони за житейскими наслаждениями. На полном лице Бейюми никак не отражалось удовольствие, которое он втайне испытывал, наблюдая за беспокойством своего господина. Это беспокойство подтверждало важность известий, которые принес Бейюми, а следовательно, и важность услуг, которые он оказывает управляющему.
— Я сожалею, — говорил Бейюми, — что встревожил тебя этими известиями, но в столь важном деле я не могу поступать по своему усмотрению, не заручившись твоим согласием. А тут еще этот помешанный смутьян из рода Габаль, а ведь мы связаны обязательством не трогать никого из них без твоего позволения.
Управляющий Игаб спросил с мрачным видом:
— Он действительно утверждает, что общался с владельцем поместья?
— Я слышал об этом от многих. Все его пациенты в этом уверены, хотя и хранят строгую тайну.
— Похоже, что он сумасшедший, тогда как Габаль был шарлатаном. Однако эта грязная улица любит сумасшедших и обманщиков. Но чего еще хочет род Габаль после того, как они разграбили имение, не имея на это никакого права? Почему владелец поместья не встретился ни с кем другим? Почему он не встретился со мной, самым близким ему человеком? Он все время сидит взаперти, двери его дома открываются, только когда ему приносят необходимое. Его никто не видит, а сам он общается лишь со своей рабыней. Однако людям из рода Габаль почему-то легче легкого встретиться с ним или услышать его голос.
— Они не успокоятся, пока не завладеют всем поместьем, — со злостью проговорил Бейюми.
Лицо управляющего побелело от гнева. Он собрался было отдать приказ, но тут же спохватился:
— А он говорил что-нибудь об имении или ограничивается изгнанием ифритов?
— Габаль тоже занимался лишь изгнанием змей! — напомнил Бейюми и многозначительно спросил: — А какое отношение имеют
Игаб задумался, потом решительно заявил:
— Я не хочу, чтобы меня постигла та же участь, что и эфенди!
Бейюми собрал в своей курильне Габера, Хандусу, Хале-да и Батыху. Он сказал, что они обязаны найти средство вылечить Рифаа, сына плотника Шафеи, от безумия.
— Для этого ты и позвал нас, муаллим? — спросил Батыха.
Бейюми кивнул головой, а Батыха, ударив ладонью о ладонь, воскликнул:
— Ну и дела! Все футуввы улицы собираются ради существа, о котором неизвестно даже, какого оно пола.
— Он творит свои делишки у тебя под носом, — недовольно проговорил Бейюми, — а ты и не чувствуешь опасности. Ты, конечно, ничего не слышал о том, что он, по его утверждению, встречался с владельцем имения!
Глаза футувв загорелись злым огнем, а Батыха растерянно протянул:
— Вот негодяй! Что общего между ифритами и владельцем имения? Разве наш дед был знахарем?
Все засмеялись, но, заметив, что Бейюми еще больше нахмурился, смолкли, а главный футувва сказал:
— Ты глупец, Батыха! Футувва может пить и курить гашиш, но быть глупцом ему не подобает!
— Муаллим, — стал оправдываться Батыха, — на свадьбе Антары на меня напали с дубинками двадцать мужчин, кровь залила мне лицо и шею, но свою дубинку я из рук не выпустил!
Тут вмешался Хандуса.
— Пусть он уладит это дело, как хочет. А не сумеет, ему же хуже! Только не применяя насилия. Поднимать руку на помешанного недостойно футуввы!
Вся улица была погружена в сон, и ни один человек на ней не подозревал о разговорах, которые велись в курильне Бейюми. А на следующее утро, когда Рифаа вышел из дома, путь ему преградил Батыха.
— Доброе утро, муаллим Батыха! — поздоровался Рифаа. Батыха посмотрел на него злыми глазами и закричал:
— Для кого доброе, а для кого и нет, собачий сын! Возвращайся в свой дом и не смей выходить из него, а не то я разможжу тебе голову!
Рифаа, удивленный, спросил:
— Почему наш футувва гневается?
— Поворачивайся живо, — взревел Батыха, — ты разговариваешь с футуввой, а не с владельцем имения. Иди и не смей возражать!
С этими словами Батыха закатил ничего не понимающему Рифаа оплеуху, да такую, что тот отлетел к стене дома. Какая-то женщина, увидев это, громко закричала, а за ней заголосили и другие женщины, призывая на помощь Рифаа. В мгновение ока сбежались люди, и среди них Заки, Хусейн, Али и Керим. За ними появился дядюшка Шафеи. Пришел поэт Гаввад, прокладывая себе дорогу палкой. Вскоре вся улица заполнилась сторонниками Рифаа. Не ожидавший этого Батыха вновь ударил Рифаа по лицу, но тот даже не пытался увернуться. Люди, собравшиеся вокруг, подняли возмущенный крик. Одни упрашивали Батыху оставить Рифаа в покое, другие стали перечислять достоинства юноши. Большинство же недоумевало, в чем причина избиения. Послышались возгласы негодования. Батыха, распалившись, заорал: