Предатель стреляет в спину
Шрифт:
Ухватившись за такую занятную мысль, Виктор всерьез принялся прикидывать вероятное число убитых. Количество «жмуриков» выходило значительным, и Егоров злобно ухмыльнулся.
«Твари, гнусные скоты, – шептал он. – Что вы знаете о войне? Что? Вы гуляете и совершенно не думаете о погибающих именно сейчас, в эту самую минуту, ребятах. Им плохо, а вы лыбитесь. Почему вы не там? Вам нет до этого дела? Конечно же, нет. А мне есть! Автомат бы, и я посмотрел, как вы катаетесь, визжа, по земле; как бежите прочь, спотыкаясь; как мгновенно исчезает
И вы, пижоны, нежно поглаживающие девушек по рукам, тоже будете делать это. Единицы из вас заслонят их от пули. Я уверен, потому что слишком хорошо знаю всю составляющую страха. И сыворотка против него в крови вырабатывается не сразу.
А я бы смог закрыть эту девушку, смог! Я хотел сделать это, но она отказалась. Где справедливость? Где? Почему они уходят к вам, а не к нам? Почему?»
В глубине души Егоров понимал, что он не совсем справедлив к окружающим его людям, что они, по большому счету, ни в чем не виноваты, но справиться с яростью не мог.
Самым большим потрясением для офицера, вернувшегося в Союз, было то, что о войне, с которой он только-только приехал, люди совершенно ничего не знали. Будто это была не их война, а каких-то других людей, граждан какой-то иной страны. Егоров еще очень долго не мог привыкнуть к тому, что окружающие беспечно говорят о чем угодно, только не о войне. А, оказавшись в ресторане, он никак не мог поверить в то, что люди могут так беспечно веселиться в то время, как где-то постоянно погибают их соотечественники. Впрочем, с этим людским равнодушием Егоров не смирился до сих пор.
Виктор лютыми взглядами награждал неспешно проходящих, и те, улавливая непонятную злобу, исходящую не столько от блестящих, лихорадочных глаз, сколько от всей позы этого странного, подобравшегося всем телом человека, невольно прибавляли шаг.
Он закурил, отставил бутылку и с удивлением отметил, что на лавочке сидит один, в то время как на других люди сидели плотно… Погруженный в свои мысли, он не замечал, что многие поначалу торопились присесть по соседству, но, рассмотрев то ли пьяного, то ли помешанного, резко разворачивались и уходили подальше от странного типа, который хрустит пальцами, шевелит губами и время от времени вздрагивает так, словно кто-то невидимый хлещет его раскаленным прутом.
Переполненные соседние лавки вновь вызвали в Егорове ярость: все сторонятся его, все. Но за что? Кому он сделал плохо? Почему рядом никого нет? Он же не прокаженный!
Однако разумом Виктор понимал всю глупость подобных вопросов. Прошедший год многому его научил.
Вернувшись из Афгана, он очень скоро почувствовал, что и в самом деле отличается от окружающих. Чем – объяснить не мог. Но было, видимо, нечто особенное в нем самом или его поведении, что заставляло незнакомых людей, выпивающих рядом, постоянно держаться настороже, то и дело поглядывая в сторону сумрачно молчащего человека.
Соседи или же подчеркнуто не замечали его, стараясь, тем не менее, ничем не задеть, или же начинали подхалимски улыбаться и заискивать. И те и другие вызывали в Викторе ненависть и отвращение.
Впрочем, все они при первой возможности торопились избежать подобного неудобства. Едва освобождались места – они быстренько хватали стаканы, бутылку, закуски и исчезали. Вокруг вновь образовывалось мертвое пространство. С одной стороны, Егорову так было спокойнее. Но обида на всех вокруг, тем не менее, вновь начинала терзать его.
Чем более отдалялся Афган, тем лучше чувствовал себя Виктор только со своими, которых он узнавал сразу и безоговорочно, потому что они были ТАМ…
Увидев, он призывно поднимал руку. Вошедший тут же замечал жест, так же безошибочно определяя в хмуром парне своего, и прямиком устремлялся к столику, где офицер уже наполнял водкой стакан.
Подобные случайные встречи всегда заканчивались отчаянными пьянками. Иногда они прерывались драками с теми, кто косо взглянул в их сторону. Но это случалось не часто, потому что немногие решались снисходительно смотреть на напряженных, сумрачных ребят, тянущих водку почти в полном молчании.
А если и завязывался время от времени разговор, то был он настолько тих и неразборчив, что окружающие, даже при самом большом старании, не смогли бы уловить ни слова.
От этого собутыльники выглядели еще более жутко и казались окружающим носителями какой-то страшной тайны, представителями другого, непонятного, а потому загадочного и закрытого мира.
Такие случайные встречи Виктор не продолжал. К чему? За один вечер он выплескивал все:
– Хреново, брат?
– Хреново!
– И мне хреново.
– Хочешь туда?
– Хочу.
– Вот и я хочу. Наверное, рапорт напишу, чтобы обратно.
– Ты офицер. Тебе можно. А я вот работаю, да и женился. Ребенок скоро будет. Куда тут? Давай за нашу роту связи 66-й отдельной Джелалабадской мотострелковой бригады.
– Давай.
Расставаясь, он брал адрес, обещая при случае прийти в гости, зная, что никогда не зайдет и не позвонит. Ведь главное уже было сказано.
Потом он шагал по ночному городу на вокзал, откуда на любом из проходящих поездов за пару часов добирался из этого областного центра до станции, рядом с которой находилась его часть.
Он ехал и думал, что службы, по большому счету, – никакой, что все эти планы по боевой подготовке – бред. И солдата для войны надо учить совсем не так…
Он представлял понедельник, утренний развод и комбата, который обязательно подчеркнет: «Егоров, ты хоть и орденоносец, но свои чапаевские заходы оставь. Нечего самодеятельность разводить. Чтобы занятия проводились в соответствии с утвержденным планом, тютелька в тютельку. Мало тебе двух выговоров? Или хочешь на мое место? Не получится!»