Предатель. После развода
Шрифт:
— Звони, — касаюсь холодной руки молчаливой Дианы, — Борька бывает очень резким и даже грубым, но ты, я вижу, понимаешь, что подростки могут потрепать нервы.
— Да, — Диана как-то криво улыбается.
— И ты точно не из тех женщин, которые жалуются мужчинам на их детей в желании настроить их друг против друга, — говорю тихо и ласково, копируя интонации Дианы. — Это ведь глупо, учитывая, как Герман любит детей, а Афинка, — опять смеюсь, — для него вообще принцесса.
— Характер у нее, конечно,
Опять у Дианы осечка. Наверное, запаниковала, когда поняла, что я не стану препятствовать отношениям Германа и наших детей.
А ты как хотела?
— Мне хоть полегче станет, — подаюсь к Диане и заговорщически подмигиваю ей. — Мне тяжеловато с ними иногда, а тут их внимание и на вас с Германом перекинется. не только же маме терпеть истерики, что зубная паста невкусная.
— Да… — восторга в Диане поуменьшилось.
— Заболталась я, — похлопываю ее по плечу, — и подмерзла чуток. Побегу. Удачи!
Разворачиваюсь и на носочках семеню прочь.
— Анфиса…
— Да? — оборачиваюсь через плечо.
— Ты уверена, что сейчас стоит оставлять Афинку?
— Да, — широко улыбаюсь. — Герман справится. Он прав. У нас же, в конце концов, совместная опека.
Глава 49. Или ты не признаешься?
Насупленная Афинка скрещивает руки и не дает снять с нее курточку. Щечки — красные, а глаза — заплаканные.
— На что сейчас сердимся? — аккуратно ее поднимаю и усаживаю на пуфик.
Молча щурится.
Сажусь перед ней на корточки и тянусь к левому ботиночку, которым моя любимая булочка пинает меня.
— Афина! — поднимаю я взгляд. — Это еще что такое?
Смотрю на Бориса, который неторопливо снимает шапку и разматывает шарф в объяснении того, почему его младшая сестра сейчас зло на меня сопит через нос.
Она расстроилась, что мама убежала и оставила ее со мной?
— Борь, — хмурюсь я на сына.
— Что? — раздраженно стягивает куртку. — Мы познакомились с твоей новой тетей. Вот и все.
Вешает куртку на крбчок вешалки:
— И новая тетя нам не понравилась.
Пожимает плечами, а Афинка зло кивает и даже поскрипывает зубами:
— Она дура.
Я не сразу догоняю о какой новой тете идет речь. О Диане. Точно. Затем меня опять накрывает недоумение, и я смотрю на наручные часы.
Она решила прийти на три часа раньше?
— Рано, — тихо говорю себе под нос, а Борька ехидно хмыкает.
— Ага, она решила прийти пораньше. Не удержалась, — снимает ботинки носком за пятку. — Может, чуйка сработала, а?
Я возвращаюсь к ботиночкам Афины, которая недовольно фыркает и опять пытается меня пнуть, но в этот раз я мягко сжимаю ее ножку одной рукой,
— А я тебя поймал.
Чувствую, что в груди нарастает раздражение на Диану. Какого черта? Решила пораньше прийти?
Это попытка меня продавить?
— Да, наверное, чуйка сработала на ваш с мамой поцелуй и на то, что вы решили вместе заснуть в одной кровати, — Борька с вызовом приваливается плечом к стене и ухмыляется. — Только все равно опоздала.
Перевожу на него напряженный взгляд. Конечно, Боря бы в любом случае поднял этот разговор. Не из-за вредности. Из-за боли, которая с ним уже два года.
Кажется, я даже задерживаю дыхание на несколько секунд, потому что меня при взгляде на сына пробивает диким сожалением.
Сожалением, что я позволил ему пережить наш с Анфисой развод.
А затем грудь ожигает чувство вины.
Делаю прерывистый вдох через рот, будто на секунду вынырнул из бурлящего потока воды.
Сожаление и вина сейчас такие яркие, что у меня на пару секунд темнеет в глазах.
В попытках поговорить с Анфисой я часто давил на тему, что у нас дети, что им важна полная семья, но я говорил эти слова с другими эмоциями.
Злостью и обидой.
А сейчас, после того, как позволил себе прочувствовать ностальгию по прошлому, в котором я, Анфиса и Борька засыпаем после обеда на разложенном диване, сердце сдавили тиски вины.
Боря тоже скучает. Скучает до злых слез в глазах, которые стали результатом моей ошибки.
Моего эгоизма.
— Борь…
— И мне интересно, — Боря перебивает меня и вскидывает бровь. — Ты расскажешь Диане о том, что сегодня у вас было с мамой?
— Папа целовал маму, — громко говорит Афинка и опять щурится, когда я на нее смотрю. Повторяет, — ты целовал маму. Сильно-сильно целовал. Вот так.
Поднимает руку, открывает рот и присасывается к ладошке выпуская слюни. Для убедительности еще и причмокивает.
Я приподнимаю брови и медленно моргаю.
— Вот так, — убирает слюнявую ладошку от лица и вытирает ее коленку, сердито глядя на меня. — Я все видела.
И моя дочь должна воспитываться в полной семье, в которой папа и мама живут вместе.
У других деток папы и мамы вместе, а у нее какой-то изврат будет. То у мамы поживет, то у папы, и она будет лишена чувства “я дома”.
Я стягиваю с ножки Афинки ботиночек, отставляю его в сторону и ухожу в мысли о том, что мои дети, которых я люблю и за которых я готов умереть, лишены чувства семейной безопасности.
— Или ты не признаешься? — едко и с презрением спрашивает Боря.
Я вновь смотрю на него.
Он должен меня ненавидеть, но вот он рядом и взгляд его полон надежды, что я могу еще все исправить.