Предательство среди зимы
Шрифт:
Послание лежало на кровати — сложенный вчетверо квадратик бумаги. Не одеваясь, Идаан села рядом, протянула руку, заколебалась, а потом резко взяла записку. Неуверенным почерком были выведены всего несколько фраз.
«Дочка, я хотел провести часть этого счастливого дня с тобой. Жаль, что не получилось. Благословляю тебя и дарю тебе всю любовь, на которую способен усталый старик. Ты всегда радовала мое сердце, и я надеюсь, что ты будешь счастлива в браке».
Устав от плача, Идаан осторожно собрала обрывки бумаги и положила под подушку. Потом воззвала к богам и от всей души
Сначала Маати тонул в боли, потом в дурноте, потом снова в боли. Его мучили не столько кошмары, сколько страхи, бесцельные и невнятные. Он как будто боялся что-то не успеть, плыл на корабле по бурному морю… Мысли распадались и по прихоти тела вновь собирались воедино.
Ночью он пришел в себя и понял, что лежит в некоем полузабытьи, что даже с кем-то говорил, хотя и не смог вспомнить, с кем и о чем. Его принесли в незнакомые покои, скорее всего в хайский дворец. В очаге не горел огонь, но каменные стены излучали накопленное за день тепло. Окна были закрыты ставнями, и свет шел только от ночной свечи, догоревшей почти до четвертной отметки. Маати откинул тонкие одеяла и увидел сморщенную серую кожу вокруг раны и темную шелковую нить, ее скрепляющую. Он осторожно нажал на живот кончиками пальцев, чтобы определить, можно ли шевелиться. Встал и, шатаясь, подошел к ночному горшку, затем, опорожнив мочевой пузырь, в изнеможении снова рухнул на кровать. Хотелось немного полежать и собраться с силами, но когда он открыл глаза, было утро.
Вошел раб и объявил, что его хотят увидеть поэт Семай и андат Размягченный Камень. Маати кивнул и осторожно сел.
Поэт принес огромное блюдо риса и речной рыбы в соусе, пахнущем сливами и перцем. У андата был кувшин с водой, такой холодной, что на кувшине выступила испарина. При виде всего этого желудок Маати ожил и заворчал.
— Вы выглядите лучше, Маати-кво, — сказал молодой поэт и поставил блюдо на кровать. Андат подвинул к кровати два стула и сел. Его спокойное лицо ничего не выражало.
— А выглядел хуже? — спросил Маати. — Я и не думал, что такое возможно. Как долго я тут?
— Четыре дня. От раны у вас началась лихорадка. Однако, когда вам скормили луковый суп, из раны не пахло луком. Лекарь решил, что вы, может, и выживете.
Маати поднес ко рту ложку рыбы с рисом. Вкус оказался божественным.
— Все благодаря вам. Я плохо помню, но…
— Обращайтесь ко мне на «ты», — попросил Семай, принял позу раскаяния и добавил: — Я шел за вами. Мне было любопытно, что вы расследуете.
— Да, пожалуй, мне надо было вести себя скрытнее.
— Ассасина вчера убили.
Маати положил в рот еще немного рыбы.
— Казнили?
— Спрятали концы в воду, — улыбнулся андат.
Семай рассказал, как все было: пожар в подземелье, гибель охранников. По словам узников, в тюрьму ворвались трое в черных плащах, застрелили убийцу и исчезли. Пока тушили пожар, два заключенных задохнулись от дыма.
— Утхайемцы говорят, что вам удалось найти Оту Мати. Потом на вас напали, потом этот пожар… Еще говорят, что хай Мати велел вам найти своего пропавшего сына.
— Да, — кивнул Маати. — Меня послали искать Оту. Я знал его много лет назад. Но я его не нашел, а убийца с ножом… это не Ота.
— Вы так и сказали, — пророкотал андат. — Когда мы вас нашли, вы сказали, что есть кто-то другой.
— Ота-кво так бы не поступил. Ни за что. Он мог бы найти меня сам, но подсылать убийцу? Нет. За всем этим стоит не он. — Только произнеся это вслух, Маати понял, что имеет и виду. — Так что Биитру убил скорее всего тоже не он.
Семай и андат переглянулись. Молодой поэт налил Маати воды. Вода была не менее вкусна, чем еда, но Маати заметил, что Семай смотрит на него с тревогой. Если бы не боль в ране и не усталость, Маати расспросил бы его поосторожнее. А так он мог лишь проговорить:
— В чем дело?
Семай выпрямился и вздохнул.
— Вы называете его Отой-кво.
— Он был моим учителем. В школе он носил черные одежды, когда я был новичком. Он… помог мне.
— И вы увиделись с ним опять. Когда выросли.
— Неужели? — спросил Маати.
Семай сделал извиняющийся жест.
— Дай-кво вряд ли полагался бы на такое старое воспоминание. В школе вы оба — мы все — были детьми. Вы знали его и потом, верно?
— Верно, — кивнул Маати. — Он был в Сарайкете, когда… когда Хешай-кво погиб.
— Он для вас до сих пор Ота-кво, — сказал Семай. — Он был вашим другом, Маати-кво. Вы им восхищались. И до сих пор считаете своим учителем.
— Возможно. Правда, наша дружба была, да вся вышла. По моей собственной вине, однако сделанного не воротишь.
— Прошу прощения, Маати-кво… вы убеждены в невиновности Оты-кво, потому что он и вправду невиновен, или просто потому, что это Ота-кво? Трудно смириться с тем, что старый друг желает вам зла…
Маати улыбнулся и отхлебнул воды.
— Ота Мати вполне может желать моей смерти. Я бы его понял. К тому же он сейчас в городе, по крайней мере был четыре дня назад. И все-таки он не присылал убийцу.
— Вы не думаете, что он метит на трон хая?
— Не знаю. Это надо выяснить. И то, кто же все-таки убил его брата и начал всю эту заварушку.
Маати рассеянно положил в рот еще риса с рыбой.
— Вы позволите вам помочь?
Он с легким удивлением поднял глаза. Лицо молодого поэта было серьезным, руки сложены в традиционную позу нижайшей мольбы. Семай как будто вернулся в школу и просил учителя об одолжении. Андата, похоже, происходящее слегка забавляло. Не дав Маати найти подходящий ответ, Семай продолжал:
— Вы еще не оправились, Маати-кво. К тому же при дворе только о вас и говорят. Все ваши действия будут рассматривать с восьми сторон, прежде чем вы их завершите. А я волен расспрашивать людей, не вызывая подозрений. Дай-кво не стал мне сообщать, но теперь, когда я знаю, что происходит…
— Это слишком рискованно, — ответил Маати. — Дай-кво послал меня сюда не только потому, что я знаю Оту-кво, но и потому, что меня не страшно потерять. У тебя андат…
— Я не возражаю, — ввернул Размягченный Камень. — Нет, правда! Даже не подумаю его останавливать.