Предают только свои
Шрифт:
Помахивая кейсом, Андрей направился к патрулю. Выбрал самого крупного полицейского с сержантскими шевронами на рукаве, изобразил смущение и спросил:
— Сэр, будьте добры… Гальюн…
Полицейские засмеялись. Увидеть в чужой стране соотечественника, обуреваемого нуждой, — разве не смешно?
— Поднялось давление в системе? — спросил сержант.
— Да, сэр, — Андрей изобразил почтение, которое обычно испытывают люди, отслужившие свой срок в армии и не избавившиеся от уважения к военным чинам. — Есть такая необходимость.
— Ближе
Быстрым шагом, чуть ссутулясь, Андрей вошел в зал отлета. Он успел заметить, что полиция и агенты в штатском держали в плотном кольце зал прилета: кого-то выборочно задерживали, просматривали документы, вежливо козыряли, отпуская, или провожали к полицейскому фургончику для более детальной проверки. Кого искали, можно было только гадать, не было сомнения в одном: поиск велся среди тех, кто прилетал в Панаму. На улетавших внимания не обращали.
Прямо в аэропорту Андрей приобрел билет и уже час спустя вылетел прямым рейсом в Боготу. В дело пошла новая кредитная карточка, которая позволила оборвать ему связь с фамилией Райли. Дальше он летел как Джон Лоулесс. Если кому-то и удастся проследить его маршрут на этом этапе, то придется затратить немало времени.
Перед тем как уничтожить карточку, Андрей выбрал остававшиеся на ней три тысячи долларов наличными в двух банкоматах — на почте и в ресторане.
В аэропорту Боготы он купил свежий номер «Коуст таймс». В разделе «Хроника Побережья» нашел маленькую заметку. Она была заверстана в колонку происшествий, не имела заголовка и отделялась от другой информации тремя звездочками.
«В среду неподалеку от Черного мыса береговая охрана нашла полузатонувшую весельную лодку Чарльза Стоуна. Судя по повреждениям, лодку таранило металлическое судно, возможно, быстроходный катер. Есть предположения, что совершено преднамеренное покушение. Тело художника не обнаружено. Наличие в этом районе океана большого числа акул позволяет сделать вывод, что Стоун погиб…»
Итак, он умер…
Сменив в уборной парик и документы, Андрей вышел из здания аэровокзала и нашел такси. Машина была старой, дышала жаром, в ней одуряюще пахло бензиновым перегаром. На ходу такси дребезжало, лихорадочно тряслось, демонстрируя каждым скрипом, что они никуда не доедут, а сама машина вот-вот развалится.
Водитель, пожилой усатый колумбиец, не переставая болтал.
— Вы не ошиблись, сеньор, что взяли именно меня. Хосе Рохас — это я, сеньор, — человек надежный. Со мной предпочитают ездить все деловые люди. Вчера на трассе застрелили полицейского. Полиция вне себя от ярости. Уже второй день трясут все машины подряд. Я вас провезу так, что нас никто не остановит. Это будет чуть дальше и чуть дороже, но спокойней…
— Я похож на преступника? — спросил Андрей.
— Нет, сеньор, но зачем лишний раз встречаться с полицией?
— Мне это не
— Си, сеньор, — разочарованно согласился таксист и замолчал. Должно быть, потерял интерес к спутнику. Окажись тот не в ладах с законом, возможность сорвать с него лишнее песо, а затем шепнуть полиции о странном пассажире была бы совеем неплохой. А коли сорвалось — ничего не попишешь.
По дороге машину никто не задерживал, хотя несколько полицейских с мотоциклами им попались.
В Боготе на имя канадского гражданина Ричарда Лайтона Андрей арендовал старенькую «Тойоту», объявив, что едет в город Кали — центр провинции Валье-дель-Каука. Добравшись до места, он сдал авто в указанном ему месте и на такси уехал в порт Буэнавентура.
После двух дней ожидания Ричард Лайтон отплыл на теплоходе «Пэсифик» в Сидней.
Из Австралии на товаропассажирском судне «Кофу-мару», уже Айра Олдингтон, подданный Ее Величества королевы английской Елизаветы Второй, отбыл в Папуа — Новую Гвинею. Дальше его след потерялся в просторах Тихого океана.
31
К вечеру душный ветер, тянувший с океана, начал слабеть. Воздух на острове посвежел, стало легче дышать и двигаться. Солнце, умерив полуденную ярость, огромным шаром скатилось к горизонту, легло на воду и начало растворяться в ней, быстро уменьшаясь в размерах. Синяя даль сперва порозовела, затем накалилась докрасна, сделалась темно-вишневой. А солнце все таяло, пока наконец не исчезло совсем.
И тогда мир сделался темно-синим, холодным. В небе заискрились, замерцали южные звезды.
Высокий, худощавый мужчина, еще не старый, но с головой, которая в свете луны отливала серебром, сидел на опрокинутой лодке, которая лежала у самого моря. У его ног, набегая на песок, утрачивали силу и умирали волны. Вода, песок — текучие символы времени…
Транзистор, стоявший на лодке, негромко лил музыку.
«Тра— та-та, тра-та-та!» -били барабаны. Воскресло в памяти утраченное — всего лишь один эпизод, краткий миг несостоявшейся жизни. Незабываемое и забытое…
«Тра— та-та, тра-та-та!» -били барабаны. «Мы идем, мы идем! — пели флейты. — Мы идем, поступь наша тверда! Нас не задержать!»
Но куда мы идем, и придем ли? Кому нас не задержать?!
Человек с головой, отливавшей серебром, сжал виски пальцами.
«Тра— та-та!» -вели барабаны убыстрявшийся ритм — резкий, напористый, полный скрытой угрозы и силы. Что-то далекое, но удивительно знакомое рождалось в воспоминаниях. Но что? И когда это было? Когда? И было ли это вообще?
Может быть, все, что рождалось в памяти — всего лишь дрожащий мираж; сон, мелькнувший в утомленном воображении?
У самых ног человека, набегая на песок, умиротворенно шипели утратившие ярость волны. Стихла музыка. А он все сидел и сидел, одинокий, и смотрел куда-то в неведомую даль…