Предчувствие чуда

Пэтчетт Энн

Мужчина скептически покосился на нее. В конце концов, они ведь соседи, хоть и поневоле.

– Ну а если все-таки заснете, будить вас или нет?

Марина задумалась. И то и другое было неприятно. Ей вовсе не хотелось кричать во сне; но не хотелось и снова почувствовать на своем плече чужую руку. Однако предаваться одному из самых интимных человеческих занятий – спать – рядом с незнакомцем, да еще и дергаясь и вопя… нет, это невозможно.

– Не будите, – сказала Марина и поскорее отвернулась.

Да, точно, она собиралась рассказать Андерсу о докторе Свенсон. Забавно – подсознание пыталось переписать прошлое. Марине и в голову не приходило рассказывать Андерсу о случившемся, пока тот был жив, а теперь вот позарез понадобилось. Внутри у нее словно заворочался, пробуждаясь, великан – долгие годы спавшее чувство вины. Разве не логично, что вина будит вину?

Когда-то давно у Марины Сингх случилась профессиональная неудача, и тогда она ушла из акушерства и гинекологии. Она никогда не рассказывала о произошедшем ни матери – та думала, что дочка сменила специализацию под влиянием некоего странного каприза, ни мистеру Фоксу – тот знал Марину лишь как фармаколога. С людьми, знавшими подробности инцидента, – Джошем Су и тогдашними друзьями – она постепенно перестала общаться. Как и с доктором Свенсон. Невероятным усилием воли Марина запретила себе прокручивать эту историю в голове, снова и снова изучать ее, как карту сражения, выискивая, где она могла бы тогда поступить иначе.

Марина Сингх была старшим ординатором, а доктор Свенсон штатным врачом. В ту самую ночь, или, как говорилось потом на наблюдательном совете, «в упомянутую ночь», она работала в окружной больнице Балтимора. Ночь выдалась хлопотная, но бывало и хуже. После двенадцати привезли женщину, у которой уже три часа продолжались схватки. Рожала она в третий раз и в больницу решила не торопиться.

– Как вы себя чувствуете? – спросила стюардесса.

– Все в порядке, – ответила Марина, изо всех сил стараясь не закрывать покрасневшие глаза.

– Вы не смущайтесь. Ваш милый сосед разбудил вас вовремя.

Милый сосед улыбнулся Марине. В его улыбке сквозила слабая надежда получить вознаграждение за благородный поступок.

– Не все такие заботливые, – продолжала стюардесса. Она не торопилась уйти. В бизнес-классе людей мало и делать особенно нечего. – Бывает, пассажир храпит или кричит, а соседям наплевать – не станут его будить, пока слышно не станет даже в хвостовом туалете.

– Все уже в порядке, – повторила Марина и отвернулась к окну. Ей захотелось поискать свободное место где-нибудь возле хвостового туалета.

Так что же все-таки случилось той ночью? Как отделить правду от позднейших наслоений? Вместо того чтобы долго и мучительно рассказывать самой себе эту историю, Марина попыталась в нее вернуться. Пациентка была двадцативосьмилетняя афроамериканка. Высокая, широкоплечая, с огромным животом. Выпрямленные волосы зачесаны назад. Удивительно, но Марина до сих пор помнила, до чего славной была эта женщина. Если она и боялась родов, то никак этого не показывала. В перерывах между схватками, а иногда и во время них, она рассказывала о других своих детях – двух девочках, у которых теперь появится брат. Марина сообщила доктору Свенсон на пейджер, что схватки идут каждые четыре минуты, но родовой канал пока не расширился; сердцебиение плода нестабильное; если ситуация не исправится, потребуется кесарево.

Доктор Свенсон заявила, что картина ей ясна, и велела Марине ждать и ничего без нее не делать.

– Что-нибудь видно в иллюминатор? – поинтересовался сосед.

– Нет, – ответила Марина.

– Не понимаю, как вы выдерживаете. Сам я возле иллюминатора сидеть не могу, а если других мест нет, закрываю шторку и представляю, что я в автобусе. Прежде я вообще не мог летать. Потом сходил на специальный тренинг, там нас учили внушать себе, что ты в автобусе. Но действует, только если выпить. Хотите выпить?

Марина отказалась.

– Что, вы при исполнении?

Марина посмотрела на попутчика. Тот был бледен, на щеках горели красные пятна. Ему явно хотелось, чтобы соседка спросила, зачем он летит в Майами и полетит ли потом дальше или останется там. Вот он обалдеет, если она сообщит, что летит в Южную Америку! Тогда он спросит, что она собирается там делать. Нет, лучше она промолчит.

Кесарево она делала и раньше, но в ту ночь ей было велено ждать и наблюдать, а если ничего не изменится, то через час позвонить. Сердцебиение плода то слабело, то усиливалось, но родовые пути матери все не расширялись. Марина снова позвонила доктору Свенсон на пейджер. Она ждала и ждала ответа – напрасно. Потом взглянула на часы и поняла, что прошло только сорок пять минут. Марина нарушила нерушимое правило. Именно неукоснительное следование правилам всегда восхищало ее в докторе Свенсон – до этой ночи. Пациентка попалась разговорчивая, а времени на разговоры у них хватало. Женщина жаловалась, что очень устала, и даже не столько от схваток, сколько от того, что всю прошлую ночь не спала – у двухлетней дочки болели уши. Муж высадил ее возле больницы пару часов назад, а сам повез девочек к своей матери. Два часа туда и два обратно, но, судя по всему, он еще успеет вернуться к началу родов. Лучше уж она подождет его. При первых двух его не было, обстоятельства не позволили, он не виноват… Голос пациентки звучал громко, громче, чем нужно в маленькой палате.

– После родов моментально забываешь, как все было, – вздохнула она. – Я вот не помню, было ли так же тяжко в те разы.

И, тихо засмеявшись, добавила:

– В этом-то все и дело, верно? Ведь если бы женщины помнили свои муки, разве захотели бы рожать других детей? И что тогда? Конец человечеству?

Марина глядела на часы – половина второго. Два часа. Три. Никакого ответа от доктора Свенсон. За это время Марина приняла еще двое родов – те прошли как по маслу, от врачей почти ничего не потребовалось. Женщины знали, как вытолкнуть из себя младенца. И даже когда не знали, все выходило само собой.

Марина вернулась к афроамериканке. Пациентка была само терпение. А вот доктора охватил ужас. Потом, когда Марина вновь и вновь, во сне и наяву, крутила в голове ту ночь, как фильм, именно эту часть она просматривала тщательней всего, замедляя бег пленки почти до предела, изучая каждый кадр. Ее пугало не то, что роженица умрет или потеряет ребенка, – нет! Ее пугало, что она уронит себя в глазах доктора Свенсон. Вот если бы она действовала точно по инструкции и позвонила на пятнадцать минут позже, ничего бы не случилось. Конечно, она усвоила этот урок. Конечно, доктор Свенсон вот-вот приедет. Все сестры понимали ситуацию. Они готовили пациентку к операции, будили анестезиолога и приговаривали: «Это чтобы доктор Свенсон приехала и сразу взялась оперировать». Разумеется, Марине нужно было позвонить другому врачу, но ей это попросту не пришло в голову. Она тянула время, чтобы обезопасить себя. Если бы она не ждала так долго, если бы не дождалась катастрофы, когда не оставалось ничего другого, кроме как действовать…

Самолет резко нырнул вниз, потом выровнял курс. Воздушная яма, пустяк, но на долю секунды пассажиры подумали одно и то же: вот и конец! Мужчина в костюме схватил Марину за руку, но не успел ее коснуться, как все прошло, беда миновала.

– Вы это заметили? – прошептал он.

Нет-нет, все началось гораздо раньше, за годы до этого, в начале ординатуры или даже в медицинской школе, в самый первый день, когда с амфитеатра лекционной аудитории она увидела доктора Свенсон. Нет слов, чтобы описать, как восхищалась Марина ее умом и профессионализмом. И не одна она, а все студенты. Ежеминутно. Доктор Свенсон не утруждалась даже запоминать, как их зовут, но они все равно подчиняли свои жизни ее воле. С девушками она была особенно жесткой. Рассказывала, как сама пришла учиться в медицинскую школу и мужчины встали в дверях, сцепившись локтями. Они построили баррикаду из своих тел, пинали ее, когда она карабкалась по их головам. А нынешние студентки осваивают профессию врача, не понимая и не ценя тех усилий, которые доктор Свенсон проделала ради них. Нет, Марина не хотела быть как доктор Свен-сон, даже не мечтала об этом. Он хотела лишь проверить, сможет ли пять лет жить по стандартам доктора Свенсон. Но не смогла. Внезапно Марину замутило, как от спиртного. Она почувствовала тень мужчины рядом. Потом он отпустил ее. Она никогда не смогла бы рассказать свою историю Андерсу, даже если бы это помогло ему быть настороже, даже если бы спасло ему жизнь. Нельзя рассказывать такое отцу троих сыновей. Кожа на животе роженицы угрожающе натянулась, истончилась, стала похожа на оболочку воздушного шарика. Марина до сих пор помнила, как сверкала на ней испарина. Она разрезала кожу, добралась сквозь жировую ткань до мышц, думая о том, что времени совсем не осталось. Ее руки работали втрое проворней обычного… вот, наконец, и матка. Казалось, своей быстротой она спасает жизнь ребенка, но в тот самый момент, когда Марина поняла, что перед ней головное предлежание, лицом вверх, лезвие скальпеля рассекло кожу плода на границе волосяного покрова – и распороло до середины щеки. По лицу Марины словно тоже прошелся скальпель – быстро, решительно, прямо по глазу. И по лицу отца тоже. Приехав в больницу, он нашел там жену под наркозом и сына – со шрамом и наполовину слепого. Марина вышла к нему в холл и сообщила, что произошло. Мужчина вздрогнул точно так же, как вздрогнула она сама. Тогда ему не позволили взглянуть на младенца. Над ним уже хлопотали специалисты, но исправить все было невозможно.