Предчувствие смуты
Шрифт:
Микола запомнил. Только Украина его мало интересовала. Он сделает одолжение Соломии: доставит гроб, как просит Зенон Мартынович, лишь бы Соломию оставили в покое, а лучше, чтобы ее без препятствий пропустили в Россию. Здесь уже своя земля, славянская, отсюда и до Львова несложно добраться.
А пока нужно было сделать тысячекилометровый крюк за каким-то дурацким гробом. Неплохо, что Илюха составил компанию. Для продажи везет наркотики. А продавать он их, видимо, намерен российским воякам. Больше некому.
— Товар далеко запрятал? — спросил Илюху.
— Какой товар?
— Наркоту.
— Нет у меня наркоты. Так что успокойся.
— А зачем же тогда едешь?
— Тебя сопровождаю.
— Гуменюк просил?
— И он, и батько.
— Быстро снюхались, — ухмыльнулся Микола.
— Деловые отношения не любят тянучки. Это вы, Перевышки, все никак не можете оттолкнуть свою лодку от старого берега.
— Но ведь и вам, Пунтусам, не так уж плохо жилось на старом берегу. Даже лучше, чем нам, рядовым колхозникам. Да и при ликвидации колхоза хапанули вы намного больше, чем дозволялось по закону.
Микола не стал скрывать своей неприязни к семье бывшего бессменного председателя колхоза. В глаза говорил ему то, о чем постоянно толковали обиженные властями родители.
На едкие упреки Илья не обижался. Он пытался объяснить, глядя на текучую жизнь со своей колокольни.
Микола понимал, что Илью словом не проймешь. У Ильи сугубо денежный интерес. Он делает деньги, как научил его отец, патентованный предприниматель.
Перевышки деньги зарабатывали. Но в этой поездке Миколе было не до заработка.
Уазик выехал на мост через Оку. С нового железобетонного моста открывалась панорама Коломны. Белесый дым поднимался над цехами бывшего паровозостроительного завода. И поныне завод жил, но выпускал, видимо, военную продукцию. В этих цехах трудились внуки и правнуки первых паровозостроителей.
«Пока есть рабочий класс, будет и Россия, — с гордостью о русских братьях думал Микола, — а будет Россия, выживет и Украина». Когда-то эти слова произнес отец, хлебороб до десятого колена.
9
Дом за рекой Коломенкой под номером 24 отыскали сравнительно легко. Это старое двухэтажное деревянное строение, возведенное в двадцатых годах прошлого столетия, ничем не было собой примечательно. В отличие от других подобных домов и домиков оно стояло глухой стеной на улицу, крыльцом — массивным, из красного кирпича, — на речку. Речка была больше похожа на канаву со стоячей водой. В темной, непрозрачной воде отражалось вечернее солнце.
После утомительной дороги заманчиво было искупаться, снять с себя дорожную усталость, а потом уже искать мастера гробовых дел, как велел Зенон Мартынович. На этой окраинной улице жил мастер, делавший гробы.
Прохлады совсем не чувствовалось. Где-то за домами, за купами старых тополей, слышались ребячьи голоса. Нетрудно было догадаться: там — купальня.
— Освежимся? — предложил Илья. Он уже разделся, предвкушая приятную свежесть незнакомой речки.
— Потом, — отозвался Микола, заруливая в тень ветвистого тополя. — Сначала найдем этого мастера. Заберем изделие.
— То есть гроб?
— Потом подгоним машину к реке, — продолжал Микола. — Поплаваем. И на берегу заночуем: ты — в гробу, я — на сиденье.
— В гробу я не согласен, — покачал головой Илья. — Это плохой признак.
— Зато безопасней.
— Ну, не скажи, — возразил Илья. — В войну, мне рассказывал отец, в Райке, был такой хутор под Старобельском, пограничники искали дезертира, а он, когда на шляху появилась полуторка с бойцами в зеленых фуражках, жене велел заколотить его в гроб. Пришли искать, жена воет: умер муж, и похоронить некому. Пограничники помогли женщине: вынесли гроб и в своей полуторке увезли на кладбище. А там — вот совпадение! — для кого-то яма была приготовлена. Они его туда. Жена два дня откапывала. Насилу откопала, но было уже поздно.
— Он что — даже не крикнул? — усомнился Микола.
— Попробуй крикни — все равно закопают, но уже мертвого.
Старожилы — сиротинцы, родившиеся до войны, помнили, как осенью сорок первого года у них в селе стояли пограничники. Люди их называли загрядотрядом. Пограничники вылавливали шпионов и диверсантов, а заодно и дезертиров. Шпионов и диверсантов куда-то увозили, а дезертиров по ночам расстреливали в сосновом бору на задах старого кладбища.
О том времени уже мало кто помнит… Алексей Романович Пунтус застал войну подростком. Поэтому такую подробность, как похороны живого дезертира, он слышал от самих пограничников, стоявших у них на постое. Поэтому при виде заколоченного гроба и плачущей женщины они сразу догадались: прием известный, рассчитанный на простаков. А пограничники не были простаками, отходили с войсками от самой границы, прикрывали тылы воюющего фронта…
Почему этот эпизод о гробе с живым дезертиром пришел Илье на ум именно сейчас, догадаться было не трудно. Ведь они тоже имели дело с гробом, но кого туда положат — живого или мертвого, — не имело значения. Илья получит свою тысячу долларов, а Микола своей поездкой поможет Соломии выбраться из чеченского пекла.
Мастера по фамилии Акулов жители дома не знали, но знали столяра Митрофаныча, лысого старика, начисто выбритого, внешне похожего на киношного Фантомаса. Было ему лет за семьдесят, держался бодро. Деревообрабатывающий станок был его неизменным орудием труда. Свой родной город он уже не обслуживал. Заказы к нему поступали из Москвы и почему-то из Воронежа.
— Вы Акулов Иван Митрофанович? — обратился Микола к старику в ветхом брезентовом фартуке, когда тот на голос «Митрофаныч» вышел из подвала.
В глубине подвала гудел станок на холостых оборотах. Он его почему-то не выключил, давая понять, что человека не вовремя оторвали от работы.
— Я. А что?
— Мы из Воронежа. От Варнавы.
Это был пароль. Лицо Митрофаныча преобразилось. На изможденном лице обозначилась добрая улыбка.
— Заходите, хлопцы, — пригласил Митрофаныч в подвал. — Давно в наших краях?