Шрифт:
Теперь, когда утихла газетная шумиха вокруг «дела Мак-Райдена», я наконец-то решился поведать широкой публике подлинные обстоятельства этой трагичной истории. Не то чтобы я пытался предостеречь человечество — даже если бы я и был уверен в правоте Мак-Райдена, человечество вряд ли прислушается ко мне. А если бы оно и прислушалось — смогло бы оно что-нибудь изменить? Судя по последним поступкам моего несчастного друга, это более чем сомнительно. Итак, я отнюдь не выдвигаю себя на роль Кассандры, а просто излагаю факты — в том виде, в каком они мне известны, ибо больше их изложить теперь уже некому. Хочу сразу предупредить, что я ничего не смыслю в нейрофизиологии и вообще в медицине. Моя специальность — компьютеры. Поэтому
С Грегори Мак-Райденом я познакомился еще в университете. Выше я назвал его другом, но это не совсем точно. Скорее мы были с ним приятелями, так же как и с другими невольными участниками описываемых событий — Питером Хиггинсом и Джефом Брауни. Мы с Грегори учились на разных факультетах, и нас не связывали общие профессиональные интересы; с другой стороны, не было между нами и соперничества, неизбежно разделяющего наиболее способных студентов. Уже тогда было ясно, что он далеко пойдет, и действительно, объективно приходится признать, что он добился в науке большего, чем каждый из нас — даже не принимая во внимание его последнего открытия, не признанного официально. Возможно, Пит и Джеф не согласились бы со мной; однако я не честолюбив. Все это, впрочем, не означает, что мы прозябали в неудачниках; у каждого была хорошая работа, отнимавшая все больше времени, так что в последний год мы очень мало общались, однако в конце концов решили возродить давнюю традицию собираться каждую вторую пятницу у Пита для игры в бридж. Бридж, в отличие от покера — игра сложная и требующая сосредоточенности; но мы играли довольно рассеянно, ибо карты были для нас лишь предлогом расслабиться и поболтать, что порой необходимо интеллектуалам не меньше, чем провинциальным кумушкам. Естественно, наши разговоры перемежались паузами и фразами, относящимися к игре, которые я опускаю в дальнейшем изложении.
В тот вечер Грегори был как-то особенно невнимателен. Он не только ходил, но и отвечал невпопад, что было совсем уж нетипично. Джеф отпустил какую-то шутку по поводу возможности спустить за ночь состояние, на что Мак-Райден ответил: «Ничего, Нобелевская покроет все мои расходы». Эта была наша старая университетская поговорка — «отдам с первой Нобелевской премии» — однако на этот раз я почувствовал, что он говорит серьезно.
— Грегори, — сказал я, — ты в самом нашел что-то интересное?
— Ну, можно сказать и так, — хмыкнул он, — хотя вообще-то это нашли уже давно, только до сих пор не знали, что с ним делать.
Разумеется, мы заинтересовались; в нашей компании не было табу на разговоры о работе, и мы, работая в разных областях и не будучи конкурентами, нередко делились друг с другом профессиональными достижениями, даже не доведенными до конца. Мак-Райден не заставил себя упрашивать.
— Как вам, вероятно, известно, — начал он, — из ста миллиардов нервных клеток мозга человек за свою жизнь использует лишь очень небольшую часть, что-то около десяти процентов. До сих пор неясно, почему это происходит и каково предназначение остальных. В основном сходятся на маловразумительной гипотезе, что это некий резерв на случай экстремальной ситуации. Однако подобное соотношение резервных мощностей к основным слишком уж велико, а главное, не зафиксировано сколь-нибудь характерных случаев использования этого резерва. Все выглядит так, как будто эта часть мозга — совершенно лишняя.
— А почему ты уверен, что у всего должно быть предназначение? — спросил Питер. — Человек — результат эволюции, то есть нагромождения случайностей, прошедших через сито естественного отбора. Это сито отсеяло вредные качества, но могло сохранить бесполезные.
— Бесполезное автоматически становится вредным, — покачал головой Мак-Райден, —
— Потребляет системные ресурсы, — кивнул я.
— Вот именно. Таким образом, организм, вынужденный тратиться на поддержание бесполезного довеска, становится менее эффективным и проигрывает в конкурентной борьбе. Подтверждением моим словам служит тот факт, что все бесполезности в человеческом организме — либо атавистические остатки того, что было полезным на предыдущих этапах эволюции, либо результат текущих функциональных нарушений.
— Могу привести по крайней мере один контрпример, — возразил я. — Гипертрофированная сексуальность.
— В самом деле, тут homo sapiens явно превзошел всех высших животных,
— согласился Грегори, — но существует теория, по которой гиперсексуальность помогла создать устойчивую семью, необходимую, чтобы обеспечить человеческому детенышу более длительное и лучшее воспитание по сравнению с детенышами других видов.
— Но семья не присуща homo sapiens изначально, это искусственное образование, что подтвердит вам любой адвокат по бракоразводным делам, — продолжал настаивать я. — Естественная организация людей — стая, и она вполне могла бы взять на себя функцию воспитания общих детей. Что, по сути, и происходит.
— Возможно, — не стал спорить Мак-Райден, — но, по крайней мере, излишек сексуальности проявляет себя слишком явно, в то время как излишек мозга не проявляет себя никак.
— И ты хочешь сказать, что нашел предназначение этого излишка? — задал я напрашивающийся вопрос.
— Пока еще нет… хотя я убежден, что именно с этими неактивными клетками связаны многочисленные странные случаи, когда люди в результате мозговой травмы обретали необычные способности и даже получали информацию, ранее им неизвестную. Но я нашел способ активизировать эти клетки. — Он сделал паузу. — Я поставил удачный опыт. Сегодня утром.
— Ты нашел добровольца? — я понимал, что крысы и обезьяны тут не годятся.
— Этот доброволец — я.
В первое мгновение мы молчали; не то чтобы нас это потрясло, однако мы думали, что времена подвижников, прививающих себе чуму, отошли в прошлое. Я почувствовал, что сейчас прозвучит какая-нибудь банальность.
— Но… ведь это опасно, — не обманул моих ожиданий Питер.
— Бросать вызов природе всегда опасно, — пожал плечами Мак-Райден, — но без этого мы бы так и остались обезьянами.
— Во всяком случае, не похоже, чтобы ты обрел сверхспособности в области бриджа, — попытался пошутить Джеф.
— Я чувствую себя довольно сумбурно, — сказал Грегори, — мозгу требуется время на адаптацию к новым условиям. Но уже сейчас я ощущаю некий позитивный процесс… знаете, как бывает, когда до решения задачи остается один только шаг… только на этот раз задач много. Думаю, мне будет о чем вам рассказать через две недели… если, конечно, вы не услышите обо мне раньше.
Однако мы ничего о нем не услышали; не могли же мы знать, что за эти две недели он написал и отправил в различные журналы восемь статей. Когда мы снова встретились за бриджем, Мак-Райден разгромил нас в пух и прах. Никогда прежде я не видел столь блестящей игры. Впрочем, по его словам, это был не единственный результат эксперимента.
— Улучшение аналитических способностей, памяти, быстроты реакции, — говорил он, — но, как мне кажется, это лишь побочные эффекты. Похоже, что в основном неиспользуемые клетки — это хранилище информации.
— Дополнительная память? — спросил Джеф.
— В какой-то мере. Причем уже заполненная.
— Заполненная? Но кем? — удивился Пит.
— Если б я не был атеистом, ответ напрашивался бы сам собой, — сказал Мак-Райден, — а так возможно несколько гипотез. Наиболее вероятно — память предков. Очень возможно, что мы несем в своих генах не только биологическое, но и историческое прошлое своего рода.