Предостережение
Шрифт:
Впоследствии, безо всяких на то теоретических обоснований, исчезло и слово «социалистической». Остались только «различные формы собственности», что вплотную подвело общественное сознание к внедрению в него «естественности» частной собственности. Такие же изменения претерпело понятие «социалистический плюрализм», превратившись в «политический плюрализм». То же произошло и с тезисом о приоритете общечеловеческих ценностей. Впервые он был выдвинут Горбачевым применительно к ситуации в мире, в условиях ядерного противостояния, безусловно, нес прогрессивный заряд, стал важным элементом политики мирного сосуществования стран с различным общественным строем. Но праворадикальные средства массовой информации, да и сам Горбачев, опять-таки как бы незаметно для
Так было. Листая подшивки газет недавнего времени, можно без труда убедиться, что эта «перекидка» совершалась тоже без всякого теоретического обоснования, речь просто шла о силовом внедрении в сознание людей ошибочных постулатов.
Возвращаясь к теме «заговора», хочу сказать следующее. Тень октябрьского Пленума ЦК 1964 года безусловно витала в сознании Горбачева, побуждая его действовать определенным образом, выдвигать на передний план так называемую консервативную опасность перестройке, опираться на правых радикалов.
К этой мысли неизбежно приводит и анализ Пленумов ЦК того периода. Дело в том, что состав Центрального Комитета КПСС, избранного на XXVII съезде партии, был в целом сильный, в нем было немало новых, крепких, недавно выдвинувшихся людей. На мой взгляд, в целом это был работоспособный и здравомыслящий Центральный Комитет. Он твердо стоял на позициях перестройки. Но именно поэтому настороженно встречал упакованные, в «демократическую» обертку радикальные идеи «большого скачка» в политике, в корне менявшие первоначальные цели перестройки. На каждом Пленуме вспыхивали острые дискуссии, осуждению, как я упоминал, подвергались радикальные СМИ, шараханья в экономике, нередко критиковали самого Горбачева.
Каждый Пленум превращался для Генерального секретаря в серьезное испытание, и Михаил Сергеевич мне неоднократно говорил, что ему следует уйти в отставку. Это случалось на многих Пленумах. После острой критики в его адрес Горбачев во время перерывов, в узком кругу членов Политбюро, говорил:
— Состав ЦК крайне консервативный, с ними невозможно работать. Надо подавать в отставку… Сейчас выйду и скажу об этом. События показали, что, несмотря на критику, Горбачев с мнением ЦК в своих практических действиях мало считался. Поэтому никто не вправе переваливать вину за нынешний кризис на «консервативный состав ЦК», на партию в целом, что делает сейчас и сам Горбачев. Но, я бы сказал, натянутые отношения Генсека с частью тогдашнего состава ЦК способствовали упрочению «синдрома Хрущева», который разрешился тем, что на майском Пленуме 1989 года большая группа членов ЦК, к тому времени по разным причинам отправленных на пенсию, «коллективно подала в отставку». Видимо, по мнению руководства, такой ход событий снял опасность «переворота», развязал руки для ускорения процесса политических реформ.
Как уже говорилось, я близко стоял ко многим первым секретарям обкомов, крайкомов, хорошо знал их настроения, часто с ними общался. Положа руку на сердце скажу, что в тот период, нередко испытывая недоумение в связи с зигзагами, радикализацией перестройки, все эти люди безусловно отдавали приоритет Горбачеву, и только ему. Не на словах, не в публичных речах, а на деле, в уме и сердце, они считали его лидером нового курса. Ведь именно они в 1985 году горой стояли за его избрание Генеральным секретарем, потому что связывали с Горбачевым надежды на перемены, на обновление. А возникавшие на Пленумах трения объяснялись другим: члены ЦК чувствовали, что перестройка сворачивает с первоначального пути, идет разрушение достигнутого многими поколениями, начинается процесс отступления от социализма, несущий страдания и лишения народу. Люди, политически очень опытные они понимали, кто и по каким причинам подталкивает этот процесс, предвидели тяжелые последствия спешки.
Думаю, если бы Горбачев шагал в ногу с ними, реалистами, подлинными реформаторами, сегодня мы ушли бы далеко-далеко вперед, не попали бы в полосу глубокого кризиса и политической дестабилизации, спада производства, разлома союзного государства. Да и партия не была бы отстранена от политической и экономической жизни, не была бы запрещена, а, участвуя в многопартийной политической жизни, способствовала бы стабилизации общества. В этом я не сомневаюсь.
Но события развивались иначе. Нежелание Центрального Комитета превращать перестройку в «большой скачок» было преподнесено Михаилу Сергеевичу как опасность «переворота».
Между тем уже в то время было совершенно ясно, что громкие крики правых радикалов о каком-то «заговоре» были надуманными, искусственными. Более того, речь шла о коварном маневре с целью увести партию, здоровые силы общества далеко в сторону от реальной опасности: национал-сепаратизма, антикоммунизма. Вскоре жизнь подтвердила этот вывод.
И одним из ответов на «загадку Горбачева» служит, на мой взгляд, умело и не без умысла внедренный в сознание Михаила Сергеевича «синдром Хрущева». Горький урок октябрьского Пленума ЦК 1964 года, когда был смещен со своего поста лидер-реформатор, использовало радикальное окружение Горбачева для создания атмосферы подозрительности, для того, чтобы усилить свое влияние на Генерального секретаря.
Тоже, между прочим, знакомый сюжет, многократно и в различных вариантах встречающийся в истории, в том числе и советской.
Но, конечно, только «синдромом Хрущева» нельзя объяснить зигзаги того политического курса, который прочно связан с именем Горбачева. Здесь действовал целый комплекс взаимосвязанных и взаимообусловленных причин. Не последнюю роль играли личные качества Горбачева.
И здесь я подхожу к вопросу о так называемом запаздывании.
Известно, что именно запаздывание, иными словами, запоздалая реакция на острые события, является одной из характерных черт горбачевской политики. Примеров тому множество, начиная от Нагорного Карабаха и Литвы, заканчивая реформой цен, экономическими и финансовыми мерами «вдогонку» кризиса. Именно за постоянные запаздывания справедливо не раз критиковали Политбюро на Пленумах ЦК КПСС, об этом же говорилось в тысячах писем, поступавших в ЦК, в редакции газет. Вообще запаздывание с конкретными, практическими действиями стало своего рода приметой перестроечного периода.
В чем же дело? Почему так происходило? Почему мы не упреждали, не вмешивались вовремя в негативно развивавшуюся ситуацию, а в основном действовали ей вослед?
Не претендуя, разумеется, на исчерпывающий ответ, хочу тем не менее высказать некоторые соображения на этот счет.
Известно, что в последние годы правления Брежнева разрыв между словом и делом стал распространенным явлением. Нередко говорили одно — делали другое. К примеру, пропагандировали «экономную экономику», а в действительности беспечно «проедали» сотни валютных и рублевых миллиардов, вырученных от продажи нефти и алкогольных напитков. После апрельского Пленума ЦК 1985 года такое расхождение слова и дела начало преодолеваться— и в политике, и в экономике. Мы трезво, реально произвели переоценку состояния народного хозяйства, на этой основе и была разработана концепция перестройки. Никто не вправе предъявить советскому руководству претензии в том, что оно выдвигало фальшивые лозунги. В процессе поиска на пути перестройки были ошибки, были просчеты, однако намеренных, обманных «петель» не было.
Так обстояло дело в принципиальных государственных и политических подходах. Но если с этих высот спуститься в сферу конкретных решений, то здесь просматривается совсем иная картина, Здесь разрыв между словом и делом не только не был преодолен, но и возрос. Правда, эта проблема повернулась иной гранью. Раньше говорили одно, а делали другое. Теперь говорили — мало что делали. Конечно, сказывалась новизна и масштабность преобразований, а также недостаток политического опыта. Пагубно влияло на политику отставание общественных наук, в том числе экономических. И такой фактор, как запаздывание с принятием решений.