Предостережение
Шрифт:
О той беседе стало широко известно в отделе, и мне казалось, что все сотрудники испытующе смотрят на меня: как я себя поведу? Спущу вопрос на тормозах или не оплошаю?
Но это так, кстати. А вспоминая ту долгую беседу со Смирновым, когда он одно за другим предъявлял мне кричащие письма простых дехкан и сельских учителей, агрономов и председателей колхозов, я каждый раз думаю о том, что не мог такой человек быть взяточником. Нет, не мог! С какой же тогда стати он с таким упорством ставил вопрос о злоупотреблениях в Узбекистане? Зачем бил в набат, привлекал к ним внимание? Ведь меня он не знал, мог бы, как говорится, и обжечься.
Вот почему, когда арестовали Смирнова,
После того разговора я стал изучать проблему внимательно. Работая в Томской области с середины 60-х годов, я, конечно, понятия не имел о том, что происходило в некоторых республиках. Оказывается, их разъедали приписки, очковтирательство, коррупция, взяточничество. Жизненный уровень простых людей был невысок, зато процветали те, в чьих руках была власть. Особенно в этом отношении тревожил Узбекистан. Все, или почти все, здесь решал один человек: Шараф Рашидович Рашидов. Двадцать лет работал он первым секретарем ЦК компартии республики. К тому же Рашидов — кандидат в члены Политбюро, награжден двумя золотыми звездами Героя Социалистического Труда. Десять орденов Ленина! По-моему, это своеобразный рекорд, во всяком случае мне ничего подобного неизвестно [1]2 .
12
В Узбекистане потом был вскрыт и другой «рекорд»: приписки продажи государству хлопка здесь достигали 600 тысяч тонн, что обходилось государству в сотни миллионов рублей ежегодно.
Увы, вскоре мои предположения оправдались.
Но я забегаю вперед. А здесь надо бы еще сказать о том колоссальном влиянии, каким пользовался Рашидов в Москве. Он был невероятно обласкан Брежневым. Республика оказалась вне критики, вошла в разряд неприкасаемых. В прессе допускались исключительно хвалебные статьи.
Все это я понял быстро. Но как заведующий отделом партработы, разобрался и в другом: кадры в Узбекистане — партийные, советские, хозяйственные, правоохранительные — подбирались во многом только по принципу личной преданности Рашидову. В аппарате ЦК компартии республики работали четырнадцать (!) родственников первого секретаря.
Чтобы сделать такой анализ, пришлось затратить много труда. И, пожалуй, главное — познакомиться со множеством писем из Узбекистана. Их за три года — с 1980 по 1983 г. — в ЦК КПСС поступило из этой республики десятки тысяч. Люди жаловались, что невозможно добиться правды, многие руководители ведут себя, как баи. Не дашь взятку — никакого вопроса не решить. Помню, после чтения тех писем я возвращался домой почти разбитый, в жутком настроении: что ни письмо — произвол, беззаконие, изломанная судьба, крик души. После смерти Брежнева поток писем из Узбекистана в Москву ударил с новой силой. Но все оставалось по-прежнему — Рашидов был неуязвим и неприкасаем.
Короче говоря, стало ясно, что нужен разговор в ЦК с ним. Надо идти к Андропову. И я пошел.
Обычно я не обременял Юрия Владимировича своими визитами, не «отмечался», как делали некоторые. Но зато, если уж возникала необходимость, Андропов принимал меня сразу — как только в расписании Генерального секретаря выдавалось свободное окно. Хотя в ту пору я не был ни членом Политбюро, ни секретарем ЦК, а просто заведовал отделом, но отдел был весьма важным, и потому в моем кабинете тоже стояла «кукушка» — телефонный аппарат для прямой связи с Генсеком. «Кукушкой» его прозвали давно, еще до меня, — за особый звук, напоминающий кукование. Потом, правда, эти телефонные аппараты заменили, осовременили, и их голоса стали другими, переливчатыми.
Иногда я снимал трубку «кукушки» и просил Юрия Владимировича принять меня. Кстати, в ЦК существовало неписаное правило: если кукует «кукушка», иными словами, если звонит Генеральный секретарь и если при этом в кабинете присутствует кто-то еще, кроме хозяина, то этот кто-то выходит из кабинета. Для того и прямая связь, чтобы говорить с Генсеком один на один.
Как обычно, Юрий Владимирович принял меня скоро. Я изложил суть дела, показал несколько наиболее тревожных писем и сказал, что, на мой взгляд, хватит отделываться формальными ответами, нужна глубокая и принципиальная проверка фактов. Судя по всему, дело в Ташкенте зашло далеко. Все было продумано хитро: вскроют союзные органы конкретный факт произвола, приписок — виновного накажут жестоко (дескать, раз попался — отвечай), а явление-то, систему никто не трогал.
Помнится, я волновался, порой даже горячился от негодования — слишком уж вопиющими были факты. Андропов же слушал спокойно, внимательно. Думаю, в общих чертах он не мог не знать о положении в Узбекистане — наверняка органы госбезопасности сообщали ему о происходящем в республике еще в бытность его председателем КГБ. Но что мог Андропов при Брежневе? Видимо, приходилось делать вид, что ему ничего не известно. А возможно, все-таки докладывал, но его сообщениям не давали ходу?
Так или иначе, но у меня сложилось впечатление, что Юрий Владимирович был готов к моему сообщению. И выслушав, сразу же дал поручение:
— Давайте поступим таким образом: встретьтесь с Рашидовым. Да, надо встретиться. Пригласите его к себе, побеседуйте. О том, как ставить вопросы, думаю, вас учить не надо.
Для меня это предложение было крайне неожиданным и, конечно, малопривлекательным. Поэтому я высказал сомнения в целесообразности такого решения: тот ли уровень для беседы с кандидатом в члены Политбюро? Однако Андропов настаивал, и я понял его замысел: осадить!
А вскоре по каким-то делам в Москву прилетел Рашидов, и ему сразу же сообщили, что с ним хочет встретиться новый заведующий отделом партийной работы. Был назначен день, предположительно указано время. При очень вежливой внешней форме приглашения оно не оставляло сомнений в том, что предстоит серьезный разговор.
Всем была известна строптивость Рашидова: вопросы решал только у членов Политбюро. И вдруг его приглашает на беседу заведующий отделом. Какой-то неизвестный ему Лигачев, который работал в Сибири, а в ЦК объявился совсем недавно, несколько месяцев назад. Очевидно, этот Лигачев по наивности не разобрался, что почем, не понимает истинной расстановки сил в политическом руководстве. Когда началась беседа, я по тону Рашидова понял, что он именно в таком настроении.
Впрочем, расскажу по порядку. Когда мне сообщили, что Рашидов в приемной, я вышел навстречу, пригласил его к себе, к столу.
Я не изменил давным-давно установившейся у меня привычке принимать посетителей за столом для заседаний, сидя при этом друг против друга. И здесь мы сели за продолговатый заседательский стол, стоявший в кабинете. Причем я заранее и не без умысла разложил на нем солидные стопки писем из Узбекистана. Шараф Рашидович, человек опытный, сразу понял, что это за письма. И после первых общих фраз как-то смутился, стал то и дело поглядывать на стопки писем, словно пытаясь угадать, какую угрозу для него таят эти конверты.