Предпоследний Декамерон

Веселова Наталья

– И ты молчал?! – развернул его к себе, схватив за плечо и остановив, Максим. – Ты знаешь, что там по-настоящему, а не по слухам, делается? И молчишь?!

– А почему, ты думаешь, мы с Лелей спрятались? – мягко, по-интеллигентски, но все же огрызнулся, уверенно высвобождая плечо, историк. – Когда еще они не всегда жили там, а домой ходили, и связь с Москвой была постоянная, удавалось созваниваться. А теперь их там закрыли всех – врачей и больных вместе, сам знаешь. И все. Тишина. Леля моя каждый день плачет – живы, ли, нет ли – только Бог знает. Одна надежда – что у медиков какие ни есть – а противочумные костюмы толстые – правда они в них там в обмороки падают, но все-таки… Потом – несколько ступеней дезинфекции, красная зона, желтая, зеленая. Спальные комнаты для врачей в тех же ангарах, но в особом отсеке… Да ведь не герметичный же это бункер – значит, все равно перелетает зараза по воздуху! Знаешь, это какая-то невероятная инфекция, просто фантастическая, никогда такой на земле не видели! Вроде, чума, а вроде – и не чума. Старая вакцина на контактников, например, не действует – это Леночка под большим секретом рассказала.

Потому и увезли всех наших, а не вакцинировали. Инкубационный период у чумы раньше не больше десяти дней был, а теперь иногда до месяца доходит – и человек заразен все это время, точно так же, как когда уже болеет! Так что мы с тобой сейчас вот друг против друга стоим – а ведь, возможно, кто-то из нас заразился от той семьи, и прямо в эту минуту дышит другому в лицо и заражает… Может, мы жен уже заразили, а может, – жены нас: они-то верней с той женщиной-инженером, как ее там… разговаривали!

– Ни хрена ж себе – «пестик»… Я-то думал, как в прошлый раз – помнишь, лет десять тому, вирус какой-то китайский прилетел: снова по телевизору страху нагонят, походим пару-тройку месяцев в респираторах – ну, понятно, умрут самые слабые, но мы-то! А выходит, «пестик»-то этот – прямо серийный убийца! – растерянно пробормотал Макс, и с его лица впервые за все время, что Станислав знал соседа, сбежало выражение спокойной уверенности.

– Рestis, а не пестик. Yersinia pestis по-латыни, если точнее. Чумная палочка. И не серийный, а массовый. В средние века по пол-Европы, бывало, выкашивал. Трупы прямо на улицах валялись – убирать некому было, все умерли… И на Русь приходил несколько раз, а как же, – правда, не с такими последствиями… – Стас задумался и вдруг выдал нараспев: – «Только выйдоша из города пять человек и город затвориша…». Это из летописи… Пять человек из всего города, Макс. А города тогда уже десятками тысяч население насчитывали. Вот и подумай сам, во что мы влипли.

Максим сглотнул, дернулся туда-сюда его похожий на грецкий орех крепкий кадык:

– Я не за себя… За Катюх… Катюшу и мальца… Она на двадцать лет почти меня моложе. Восемь раз скидывала – это я тебе по секрету, сам понимаешь… А тут до девятого месяца доносила – я ее, как хрустальную вазу… Впервые дрожу, как щенок под крыльцом. Давно ничего не боялся – отучили быстро: на Первую Чеченскую, считай, пацаном загремел – тепленьким, необстрелянным, прямо из учебки. И не схватил бы пулю в брюхо на блокпосте – Грозный бы брать пришлось. Беспалый, сука, нас, парнишек, вчерашних школьников, в это месиво кинул, а потом чеченам сдал… Чтоб ему в аду гореть! Это я серьезно. А Вторую – контрактником уже прошел до победы…

– Давно горит, будь спокоен, – сурово перебил Станислав, на секунду окаменев лицом, и добавил жестко: – Я тоже серьезно.

Макс глянул на него быстро, с пронзительным вниманием: не такой уж и хлюпик этот учитель, как поначалу казалось; странные они все… Ну, не все, так некоторые: соплей, кажется, перешибешь, а на поверку, выходит, и пуля не всякого возьмет. Ну, чисто персик: мягкий снаружи, сладкий – а внутри костища такая, что живой зуб как не фиг делать сломаешь.

– Но ведь чуму же победили в прошлом веке? И лечить умеют – антибиотиков эта бацилла… чумная палочка… боится ведь? – нерешительно спросил он.

– Ну, я не специалист, не знаю – но раньше боялась. Только вот когда с дочкой по телефону говорил… – голос Станислава на миг осип от острого воспоминания о звенящем в трубке самом дорогом на свете голосе, – …то она сказала, что теперь не боится. Плевала эта бацилла на все антибиотики вместе взятые. Мутировала она, вернее, какой-то там ключевой ген в ней мутировал. И даже не ген, а одна его, если правильно понял, вроде как буква: аминокислота. Была привычная, родная, можно сказать, чума – во всяком случае, предсказуемая и вообще полумифическая. А стала небывало агрессивная, практически новая болезнь, за три-четыре дня сводящая здоровых людей в могилу. Врачи стоят над ними в костюмах для химзащиты (обычные противочумные не всегда спасают, так-то вот) – и разводят руками в немом ужасе, потому что больной прямо на глазах выкашливает собственные легкие… И так в Москве, Питере, во всей России, Европе, Азии, обеих Америках и уже Африку зацепило. Про Австралию не знаю – интернета нет, а Леночка не сказала… Две недели назад. А Ваньку нашего я вообще месяц не слышал, и у Леночки с ним в Москве никакой связи. В красную зону они телефоны не берут – запрещено, а в зеленой… Надеюсь, что просто они в ней в разное время оказываются – не в одном ведь обсерва… утилизаторе… работают – вот и не поймают друг друга никак… Во всяком случае, Лелю мою я именно так успокаиваю. А себя… – учитель замолчал и ускорил шаг.

– А что, там действительно – того… совсем не лечат, что ли? Если попал туда, то все? Гарантированный покойник, да? – прошептал Максим, шагая с соседом плечом к плечу.

– Все, что знают, пробуют… Да что они могут, если эта тварь к самым продвинутым препаратам устойчива?! Так, облегчают состояние, насколько возможно. Но тут наркотики нужны, а их на такие толпы народу разве напасешься… Сутками из «красной» не выходят, пока сами на пол не падают – от изнеможения. А однажды в мужском обсерваторе бунт поднялся: какие-то недоумки подбили других напасть на врачей – мол, они в защите, а народ просто без ничего лежит, контактные и подозрительные вперемешку… Повалили врачей, сестер, срывали с них респираторы, плевали в лицо – специально. Спасибо, там спецназ круглосуточно дежурит с оружием и даже имеет право стрелять на поражение… Одной очереди в воздух хватило. Но по сути-то они были правы… Зона пациентов тоже на две разделена – карантинных и больных, но это условное разделение, между ними только стена пластиковая с дверью. И так, постепенно, народ перетекает из первой во вторую, а из второй… Леночка так просто об этом сказала, что я ужаснулся: и это доченька моя, которая над каждым кузнечиком плакала… В общем, по рефрижератору в день в крематорий отправляют. Такие дела, – Станислав остановился у поворота на свою линию. – Что делать будем, командир?

– Бороться, – пожал плечами Макс. – Протянем, сколько сможем, а там – может, лекарство найдут, может, вакцину модернизируют, а может, бацилла сама сдохнет. От обжорства, например, – он едва заметно улыбнулся.

Но историк смотрел мимо его плеча:

– Татьяна с детьми за грибами идет… Кстати, ты не думаешь, что…

Стальные глаза Макса сощурились:

– Нет. Мне свой дороже, чем эти двое.

Учитель медленно снял очки и внятно, с расстановкой произнес:

– Кто о чужих не печется, тот и своего не сбережет. Давай хоть попробуем людьми оставаться. Сколько получится, – и он повысил голос: – Татьяна, подойдите, пожалуйста! Разговор есть.

«Кто из нас руководит операцией, хотел бы я знать? – ревниво подумал Макс. – Ну, ни хрена ж себе раскомандовался очкарик!».

Высокая крупная женщина лет сорока, главный бухгалтер садоводства, белая, мощная, похожая на матерую березу, заставшую прошлый век, в сопровождении русого, давно не стриженного мальчика лет четырнадцати и веселой девочки-приготовишки обернулась на призыв и не торопясь направилась к знакомым мужчинам.

* * *

«Беда пришла в страну Та-Мери. Нил обмелел, и суховей, горячее дыхание пустыни, сжег посевы. Голодная смерть пришла в дома крестьян. Ни зернышка не досталось сборщикам податей. Победоносное войско великого фараона Ра-Мефис-Мери-Амена, разгромленное ордами ничтожного царя азиатов Хетушика, вернулось на родину без славы и добычи. Вслед за остатками войска по стране Та-Мери шла чума.

Под тенистым навесом в саду богатого фиванского дома стояли двое: в сиянии голого черепа и драгоценных перстней на тонких костлявых пальцах – прославленный врачеватель из храма Тота и почтительно склонившийся – Ра-Нефер, юный вельможа из свиты великого фараона Ра-Мефис-Мери-Амена.

– Святой жрец, велика ли надежда на скорое выздоровление Раннаи, жены моей?

– От этой болезни не выздоравливают. Она умрет»…

Татьяна раздраженно схлопнула обеими руками блестящую лакированными страницами, иллюстрированную ярко и грамотно, с благородным типографским золотом почти на каждой странице, книгу по истории Древнего мира, небрежно брошенную четырнадцатилетним Митькой прямо на ковер. Она упрямо, с переменным успехом, но все-таки приучала детей к «настоящим» книгам – таким, какие естественно, без рассуждения, принято было любить и считать друзьями и наставниками в семье ее собственных родителей… А еще – просто держать в руках, любоваться, нюхать, испытывать священный трепет… В первой декаде века, когда она училась в «халявном» десятом классе, мама с папой в который раз оба одновременно потеряли дизайнерскую работу в небольшом издательстве, без следа сгинувшем, растворившемся, впитанном, как вода в губку, огромным полиграфическим концерном. Семья быстро проедала наперегонки с инфляцией последние скромные сбережения – и вдруг мама пришла домой сияющая, прижимая к груди бордовый фирменный пакет из любимого книжного на Тверской: «Смотри! – с восторгом кинулась она к мужу, на ходу доставая из хрустящего мешочка ненадолго спаянный полиэтиленовой упаковкой двухтомник. – Цветаева-младшая – новое издание! Без купюр! Последний был, я из-за него, можно сказать, совершила разбойничье нападение на какую-то тетку! Она его достала и положила на полку плашмя перед собой – явно решила брать, но отвлеклась, что-то еще начала смотреть… А я – хвать! И бегом к кассе! Она – за мной и кричит: я это беру, я отложила! Как бы не так… Я успела первая добежать и пробила – девятьсот тридцать семь рублей! Правда, тысяча последняя была, так что есть нам теперь точно нечего – и даже обручальные кольца в ломбарде лежат…». «Да не помрем же! – с энтузиазмом освобождая двухтомник от прозрачной пленки, поддержал с улыбкой Танин папа. – Молодец: еда все равно в унитаз уйдет, а книги – детям и внукам останутся!».

И относительно дочери он оказался прав: она скорей отказала бы себе в пирожном (в черном хлебе – это уже вряд ли), если бы встал выбор между ним и желанной книгой. Бесконечно покупала их и детям, читала вслух каждому на ночь, неопределенно мечтая порой об уютных семейных вечерах чтения, что разноцветными лампадками мерцали в ее воспоминаниях о почти идиллически благополучном детстве… Вот и «Истории Древнего мира» она не раз читала подрастающим ребятишкам перед сном – и этот рассказ о чуме – тоже! Там, в Москве, в пятидесяти километрах отсюда, еще, кажется, весной – и голос ничуть не дрожал… Потому что это слово Татьяна с детства инстинктивно воспринимала мягким, добрым и безобидным: «Иди отсюда, чума такая!» – замахивался добряк-отец сложенной газетой на их голубую с хризолитовыми глазами длинноногую кошку, когда, грациозно стоя задними лапами на стуле, а передними – на накрытом столе, та с опасливой деликатностью тянула свою породистую клиновидную голову к куриной ножке на запретной тарелке… Чума мгновенно съеживалась, будто ее действительно хоть раз в жизни стукнули, и виновато исчезала под столом, текуче соскальзывая под скатерть. Ну, а если отвлечься от милой, двадцать один год прожившей кошки, то при слове «чума» вспоминались какие-то смутные гравюры все из того же детства: средневековые дамы с бритыми лбами и в высоких острых колпаках, кавалеры в цветных колготках и коротких кафтанчиках… Как теперь совместить все это с великолепной барыней-Москвой, незаметно прожившей почти треть двадцать первого века, неминуемо приближавшейся к своему уже нет-нет да мелькающему в обозримой перспективе девятисотлетию? Как она – большая, нарядная, зла не помнящая и слезам не верящая, почти отмытая от многовековой грязи, – вдруг оказалась точно так же беспомощна перед легендарной болезнью человечества, как и во времена своего основателя, все так же простирающего могучую длань над ее озабоченно снующими самоуверенными чадами?