Предпоследняя передряга

Сникет Лемони

— Чего? — заорал Олаф. — Как это нет? Есть!

— К сожалению, Олаф прав, — сказала судья Штраус. — Вы же слышали, что сказал Дьюи. Когда ворон подобьют из гарпунного ружья, они упадут на липучку для птиц и уронят сахарницу в трубу…

— Якобы, — хитро усмехнулся Клаус.

— Хватит городить чушь! — закричал Граф Олаф, потрясая гарпунным ружьём, и зашагал в прачечную. Однако почти сразу же стало ясно, что средний Бодлер говорил правду. Прачечная отеля «Развязка» была очень маленькая, и помещалось в ней всего лишь несколько стиральных и сушильных машин, груды грязного постельного белья и несколько пластмассовых бутылок, в которых, по

всей видимости, хранилось некоторое количество крайне горючих химикалий, как и говорил Дьюи. В углу, под потолком, виднелась толстая металлическая труба, по которой пар из машин выходил наружу, но не было никаких признаков того, что сахарница попала в эту металлическую трубу и вывалилась на деревянный пол прачечной. Граф Олаф с хриплым яростным рёвом принялся открывать и тут же захлопывать дверцы стиральных и сушильных машин, а потом подхватил груду грязного постельного белья и раскидал её по полу.

— Где она? — прорычал он, и из свирепо перекошенного рта полетели брызги слюны. — Где сахарница?!

— Тайна, — ответил Клаус. — Тайна, которую Дьюи Денуман унёс в могилу.

Граф Олаф развернулся лицом к бодлеровским сиротам, которым никогда ещё не доводилось видеть его таким страшным. Никогда ещё не сверкали так ярко его глаза, и никогда ещё улыбка его не была такой извращённой — здесь это слово означает «Отмеченной столь сильной жаждой зла, что это казалось нездоровым». И при этом лицо его напоминало лицо Дьюи Денумана, когда он тонул, словно злоба негодяя причиняла ему самому ужасную боль.

— Он будет не последним волонтёром, которому суждено погибнуть сегодня, — произнёс Граф кошмарным шёпотом. — Я уничтожу в этом отеле всех до единого, и плевать мне на сахарницу. Я выпущу медузообразный мицелий, и все разом, и волонтёры, и негодяи, испустят дух в страшных мучениях. Союзники подводили меня не реже, чем враги, и мне не терпится от них избавиться. А тогда я столкну с крыши лодку и уплыву вместе с…

— Лодку с крыши сталкивать нельзя, — сказала Вайолет. — Она разобьётся из-за силы тяжести.

— Кажется, пора вносить силу тяжести в список моих врагов, — пробормотал Олаф.

— Я сниму вам лодку с крыши, — спокойно продолжала Вайолет, и брат с сестрой уставились на неё в ужасе. Судья Штраус поглядела на неё в изумлении. Даже Граф Олаф казался несколько озадаченным.

— Правда? — спросил он.

— Конечно, — сказала Вайолет. — Все идёт именно так, как вы говорили, Граф Олаф. Благородные люди подвели нас все, как один. У нас нет причин не помочь вам сбежать.

— Вайолет! — воскликнули Клаус и Солнышко, охваченные одним ужасом на двоих.

— Не надо! — воскликнула судья Штраус, которой пришлось переживать своё изумление в одиночку.

Граф Олаф все ещё выглядел несколько озадаченным, однако лишь поглядел на старшую Бодлер и пожал плечами.

— Ладно, — сказал он. — И что тебе для этого нужно?

— Несколько грязных простыней, — сказала Вайолет. — Я свяжу их вместе и сделаю парашютный тормоз, как в Мёртвых Горах, когда я остановила летевший с горы фургон.

— Мне всегда было интересно, как тебе это удалось, — сказал Олаф, и прозвучало это так, словно он восхищался изобретательскими способностями старшей Бодлер.

Вайолет вошла в прачечную и подобрала с пола несколько простыней, стараясь выбрать почище.

— Пойдём на крышу, — тихо сказала она. Брат с сестрой подошли к ней поближе, и каждый положил руку ей на плечо.

— А почему? — спросила Солнышко.

— Солнышко

права, — кивнул Клаус. — Почему ты помогаешь Графу Олафу сбежать?

Старшая Бодлер посмотрела сначала на охапку простыней, а затем на брата с сестрой.

— Так ведь он возьмёт нас с собой, — сказала она.

— И с чего вдруг? — поинтересовался Олаф.

— Одному вам с лодкой не управиться, — хитро усмехнулась Вайолет, — а нам надо покинуть отель так, чтобы не заметила полиция.

— Дело говоришь, — сказал Олаф. — Ну и ладно, так или иначе вы окажетесь у меня в руках. Пошли.

— Рано, — сказала Солнышко. — Ещё одно.

Все уставились на младшую Бодлер, на лице у которой появилось непостижимое выражение. Даже брат и сестра не понимали, что она задумала.

— Ещё одно? — переспросил Граф Олаф, глядя на Солнышко сверху вниз. — Ну?

Старшие Бодлеры посмотрели на сестру и почувствовали, как по спине у них побежали мурашки — словно круги по воде. Пройти по жизненному пути, не совершив ни одного сколько-нибудь злодейского поступка, очень трудно — ведь прежде всего в мире столько злодейства. Когда на жизненном пути Бодлеров возникали непостижимые ситуации и сироты не знали, как поступить, детям часто казалось, что они чудом балансируют на вершине чего-то ужасно хрупкого и ужасно опасного и что если они не будут очень осторожны, то им предстоит падение с огромной высоты прямо в пропасть злодейства. Вайолет чувствовала, что чудом балансирует на этой хрупкой вершине, когда предложила Графу Олафу устроить побег, хотя и думала, будто делает это ради спасения своих брата и сестры и себя самой, а Клаус чувствовал, что чудом балансирует на этой хрупкой вершине, когда помогал Олафу отпереть дверь прачечной, хотя и знал — сахарницы там нет. И разумеется, все трое сирот чувствовали, что чудом балансируют на этой хрупкой вершине, когда думали о Дьюи Денумане и о том страшном мгновении, когда он погиб от оружия в их руках. Но когда Солнышко ответила на вопрос Графа Олафа, часы отеля «Развязка» дважды пробили «Не так!», и брат с сестрой задумались, не потеряли ли они равновесие и не летят ли они прочь от всех благородных людей на свете.

— Поджечь отель, — сказала Солнышко, и все бодлеровские сироты почувствовали, что летят в пропасть.

Глава тринадцатая

— Ха! — каркнул Граф Олаф. — Приз в студию!

Он употребил выражение, которое здесь означает «Сдаётся мне, это предложение сулит поразительные развлечения и сладостные скандалы!» — хотя в подводном каталоге Дьюи Денумана содержится перечень из двадцати семи случаев, когда призы доставались Графу Олафу нечестным и обманным путём. С глумливой улыбкой он опустил ту руку, в которой не было гарпунного ружья, и погладил Солнышко Бодлер по голове.

— Как я погляжу, младшая сиротка все-таки пошла по моим стопам! Значит, не такой уж я плохой опекун! — закричал он.

— Вы вообще не опекун, — возразила Вайолет, — а Солнышко вообще не поджигатель. Моя сестра сама не знает, что говорит.

— Поджечь отель, — настойчиво повторила Солнышко.

— Тебе нехорошо, да, Солнышко? — заботливо спросил Клаус, заглядывая сестре в глаза. Он испугался, что медузообразный мицелий, который всего несколько дней назад угрожал жизни младшей Бодлер, скверно на неё повлиял. Клаус провёл исследование и придумал, как обезвредить зловредный грибок, но теперь ему показалось, что, быть может, он обезвредил его не до конца.