Предсказание для адвоката
Шрифт:
Дубровская села в машину. Поправив складки черной расклешенной юбки, она устроилась поудобнее. Слов нет, она выглядит нелепо в этих туфлях на квадратных каблуках и с этой сумкой, у которой не было ни ручки, ни ремешка. Подобающего траурного наряда в ее гардеробе не было, поэтому печальный образ создавался ею по кускам, как по осколкам. Все должно быть мрачное, значит, подойдет черная юбка с таким же пояском, блуза с глухим воротом, туфли, ну, а на голову она наденет черный полупрозрачный шарф. Эмму должны были отпевать в церкви.
Андрей
Вскоре на крыльце показался Мерцалов. Должно быть, его отвлек телефонный звонок, прозвучавший не вовремя, и теперь он с трубкой в руках прохаживался по двору, разговаривая с кем-то, а между тем они опаздывали.
Лиза раздраженно подумала, что на сегодня ее супруг мог бы и отложить свои дела, которым, как обычно, не предвиделось конца. Отдать долг памяти знакомой, ушедшей в мир иной по воле рокового случая, было важнее, чем все самые срочные телефонные звонки.
– Елизавета Германовна, – водитель нерешительно кашлянул. – Простите меня, если я скажу не к месту, но я искренне сочувствую вам. События этих дней были для вас, должно быть, шоком.
– Спасибо, Ян, – эхом отозвалась Дубровская. – К смерти никогда не привыкнешь.
– Вы правы.
Дубровская была растрогана. Те слова, которые Лизе должен был сказать ее муж, говорил ей посторонний человек. Почти чужой. Это Лизин супруг должен был сидеть сейчас рядом с ней, сжимая в руках ее руку и говоря бесполезные, но добрые слова. Но Андрей был занят разговором с неизвестным собеседником. Он даже смеялся в трубку, не обращая внимания на ждущую его машину и любимую женщину, сжавшуюся в комок на заднем сиденье. Он был рядом, но не с ней. Они существовали параллельно…
Встреча с участниками той страшной ночи далась Дубровской нелегко. Все были, конечно, вежливы, если не сказать больше, милы, но искренней радости от встречи, похоже, никто не испытывал. Константин Кротов, вопреки обыкновению, был немногословен. Он держался особняком и даже не курил свои чрезвычайно пахучие сигары. Мария же казалась еще более зажатой, чем обычно. Она надела темные очки, но даже они не могли скрыть красных полос на ее лице, то ли следов недавних слез, то ли признаков необычайного волнения.
Лара тоже казалась взвинченной, нервозной. «Привет!» – небрежно кивнула она Дубровской и тут же уставилась на ее сумочку. Странное дело, но траурные аксессуары дам совпали. Сумочки были произведены, должно быть, в одной кожгалантерейной мастерской. Это обстоятельство не порадовало Лару. Она не привыкла выглядеть, как массовка. Что же касается Елизаветы, ей это было абсолютно все равно.
Петр Иванович держался официально и не вступал ни с кем в разговоры. С него уже было достаточно той истории, невольными участниками которой они успели стать в прошлые выходные. Должно быть, он себе дал зарок не иметь никаких дел со своими товарищами по несчастью.
Павел Грек и вовсе церемонию проигнорировал, отправив на адрес безутешной матери телеграмму с соболезнованиями. Вне всяких сомнений, это было невежливо, но, как уже успела удостовериться Елизавета, хирург не слишком боялся общественного порицания и всего лишь решился на то, что каждый из них, втайне, предпочел бы сделать. Похороны были им в тягость, но светские условности оказались сильнее. Формальности нужно было соблюсти. Собственные желания тут не имели значения.
Среди моря знакомых и незнакомых лиц Дубровская заметила следователя. Он держался в сторонке, внимательно рассматривая толпу и прислушиваясь к разговорам. Его присутствие красноречиво говорило о том, что следственные органы не восприняли всерьез версию о безродном бродяге, отправившем на тот свет бедную Эмму. Убийца по-прежнему находился рядом. Он был среди этих чопорных, обряженных в траурную одежду людей, дышал с ними одним воздухом, целовал руку оцепеневшей от горя матери. Пока счет был в его пользу…
Если бы кто-нибудь попросил Елизавету вспомнить все детали траурной церемонии, она была бы в затруднении. Лиза помнила лишь отдельные штрихи, самые яркие моменты, выступающие на общем мрачном фоне этого дня. Чужие для нее лица слились в одну сплошную массу, оркестр играл пронзительную мелодию, которая все никак не смолкала. Чьи-то слезы, неестественно белое лицо Эммы, шепоток в толпе: «Мать держится превосходно. Сказывается дворянская выдержка. А между прочим, это ее единственная дочь» – все эти фрагменты мозаикой укладывались в сознании Елизаветы.
Вот ее рука лежит в сухоньких ладонях матери Эммы. Дубровская бормочет соболезнования. Слова, как обычно, обгоняют друг друга.
– Кто вы, милое дитя? – спрашивает женщина, рассматривая Лизу блекло-голубыми, заплаканными глазами. – Я знала всех друзей своей бедной дочери. Вас же вижу впервые.
– Это моя жена, Ада Александровна, – вмешивается Мерцалов. – Вы просто еще не успели познакомиться с ней.
– Не успела, – задумчиво говорит женщина. – Я ничего не успела. – И вдруг, вскинув на Елизавету глаза, задает неожиданный вопрос: – А чем вы занимаетесь, милая?
Дубровская в замешательстве.
– Адвокат. Она – адвокат, – приходит на помощь Андрей.
Лизе не остается ничего иного, как согласно кивать головой. Она всегда была не особенно находчива в подобных ситуациях.
К скорбящей матери подходит супружеская пара. Дубровская с облегчением вздыхает. Трудные слова позади. Она может незаметно раствориться в толпе и стать такой же безликой, как вон та колонна в классическом стиле, подпирающая потолок. Поминальный ужин проходил в стенах итальянского ресторана…