Предсказание прошлого
Шрифт:
– Вот, возьмите, – предложил он. – Ничего другого у меня нет… то есть… – Он запнулся и опустил глаза.
– Лукаш, – строго спросил я, – а ты вообще что-нибудь ел?
– Да, конечно, – зачастил мальчик. – Консервов у меня тьма, вот только хлеб и молоко кончились. Бабушка вот-вот вернется.
– Она ведь уже должна быть?
– Ну да, должна…
– Часто она тебя оставляет вот так, одного? – спросил я с плохо скрытым возмущением.
Лукаш мгновенно понял, о чем я подумал.
– Она не оставляла меня здесь одного, – отрезал
Этого факта я не учел.
– Я думал, она тут же вернется, как только… Да вот…
– Но ведь бабушка, может, вообще не знает, что тут случилось! – прервал я его, удивляясь, как это мне не пришло в голову раньше.
– Ганка обещала, что позвонит ей. Собиралась меня отсюда увезти, но я к ним не захотел. – Лукаш придвинулся ко мне, словно собираясь доверить тайну. – Тем утром, когда вы отсюда уехали, приехал тот поручик. Спрашивал бабушку. – Мальчик в волнении еще ближе подался ко мне. – Он ее, конечно, арестовал, а теперь держит под замком. Вы не можете его спросить, что с ней? Бабушка ничего не сделала, ничего не знает, ее ведь тут даже и не было!
– Да, это похоже на правду… – невольно подумал я вслух. Острое мальчишеское плечико, прижавшееся к моему локтю, дрогнуло. Я опомнился. – Постой, я имел в виду другое, поручик, наверное, и вправду приезжал к бабушке, ведь пан Эзехиаш жил у вас! Он обязан был ее допросить. Она может знать что-нибудь важное, но под замком он ее не держит – это уж точно!
– Держит! – упрямо заявил Лукаш. – Полицейские всегда важных свидетелей держат взаперти, чтобы…
– Перестань! – прикрикнул я на него. – А я что же? Я ведь еще более важный свидетель, чем бабушка, а до сих пор на свободе.
– Да, а вы хитрый, – протянул он, но, похоже, я его немного убедил.
– А бабушка, значит, глупая?
– Вот уж нет, – рассеянно проговорил Лукаш. Потом снова встревоженно посмотрел на меня. – Тогда где же она, если уже все знает?
– Понятия не имею, – произнес я с каким-то неясным дурным предчувствием. – Послушай-ка, в прошлый раз ты говорил что-то… что вроде, ну, пан Эзехиаш был бы лучшим дедушкой, чем Фрэнк… Как получилось, что он жил у вас?
– Пан Эзехиаш хотел жениться на бабушке, – просто ответил мальчик. – Все думали, что Фрэнк умрет раньше, чем он.
Богатый Фрэнк, бедный дядюшка Луис, профессиональная невеста этих старых иммигрантов – все у меня в голове перемешалось. Я не понимал этой игры, где шли в расчет наследства, жизнь и смерть стариков, у одного из которых дни были сочтены, а он пережил другого.
– Они тебе об этом говорили? – спросил я Лукаша.
– Чего им мне говорить! Между собой обсуждали. Спорили, где мы потом будем жить. Фрэнк их отговаривал…
– А Фрэнк разве знал, что они хотят пожениться? – прервал я его. У меня окончательно ум за разум зашел.
– Ясное дело. Он говорил, что будет рад, если из его денег что-нибудь достанется и дяде Луису. А он. все завещает бабушке. – Мальчик говорил обо всех
– Тогда от чего же Фрэнк их отговаривал?
– Чтобы не брали эту красную виллу. Он говорил, что это глупость – иметь два дома рядом, что…
– Виллу Дроздовых? Разве пан Эзехиаш и твоя бабушка хотели ее купить? – Меня будто молнией ударило. Сверкнуло, ослепило – и снова мрак.
– Бабушка – нет. Пан Эзехиаш.
Но ведь у Эзехиаша не было денег! А если б и так, то с какой стати он потратил бы их на покупку виллы рядом с домом своей будущей жены? Деньги Фрэнка достанутся ей. И как мог он ими так распорядиться, если и она, и живой еще Фрэнк были против? И тут я отметил еще одну заметную неувязку. Если все обстояло так, как говорит Лукаш, значит, пани Дроздова собиралась продать виллу собственному дяде. Но ведь Ганке деньги нужны были немедленно, чтобы заплатить взнос за кооперативную квартиру! Так что же все это значит? Ничего. Это что-нибудь да значило бы, умри насильственной смертью Куба, а не Эзехиаш.
– А когда пан Эзехиаш хотел купить виллу? – выпытывал я у Лукаша. – Когда умрет Фрэнк и бабушка получит наследство?
– Нет, сейчас. А бабушка сказала, что на нее он пусть не рассчитывает.
Так. Значит, поручик Павровский прав. Деньги были, и их нет. Я выглянул в окно, на улице нескончаемый дождь омывал мою машину. Все лило и лило, словно начался потоп, а у меня было такое чувство, будто я погрузился в воду уже по самую шею.
Матрона в белом, застиранном до желтизны халате, высунув голову из окошечка, как наседка из гнезда, закудахтала:
– Переобуйтесь! В таком виде нельзя!
Я беспомощно посмотрел на свои забрызганные грязью ботинки. Из окошечка высунулась похожая на тюлений ласт рука и указала куда-то вниз. Я взглянул в ту сторону и увидел ящик, на дне которого валялась одна-единственная пластиковая бахила. Было воскресенье, вторая половина дня, и в хирургическом отделении крчской больницы двери для посетителей не закрывались. Я удрученно повертел в руках пластиковый клочок. Матрона недовольно запыхтела и исчезла в дежурке. Оттуда она вынырнула с парой новехоньких бахил.
Положив на пол букет жасмина, который наломал с куста возле своего домика, и балансируя поочередно то на правой, то на левой ноге, я зачехлил пластиком свои ботинки. Когда я поднял букет, с него облетело несколько цветочков. Матрона фыркнула так громко, что даже усики у нее под носом зашевелились. Мне тут же вспомнился поручик Павровский, и, вконец напуганный, я кинулся подбирать лепестки.
Через минуту я уже шел по выложенному зеленым кафелем коридору, неуклюже шаркая бахилами, с ненужным букетом в руках, и искал глазами, куда бы его засунуть. Что за дурацкая идея – пойти навещать больного товарища с этаким «болиголовом»!