Предсказанное. Том 1
Шрифт:
Мальгину показалось, что он потерял сознание – такая наступила тишина. В себя он пришел не сразу – когда мозг проанализировал сказанное и в груди зажегся огонь желания.
– Соблазн жесток, – тихо проговорил Паломник, глядя на хирурга оценивающе и с сожалением. – В свое время я тоже решал эту проблему, и цена решения высока.
– Жизнь? Смерть?
– Я ведь живу. Да и что такое смерть? Лишь этап в цепи бесконечных видоизменений живого. Нет, цена решения – вечный поиск гармонии души, и я – в начале пути.
– Как медленно я путь свершаю свой [156] , – проговорил
Паломник смотрел на него с мудрым сочувствием, зная судьбу хирурга лучше, чем он сам.
– До свидания, колдун. Будь счастлив, насколько это вообще возможно, и помни: дорога перед тобою свободна только на полет копья.
– И куда же вы теперь?
– А куда глаза глядят. – Паломник тонко улыбнулся. – Помните?
Везде проложены дороги. Поодиночке и в толпе Идем, куда несут нас ноги, Но повинуемся толпе.156
В. Шекспир, сонет 50.
Мальгин вздрогнул. Четверостишие было произнесено в манере Лондона, обмолвившегося как-то, что он любит древних поэтов, в том числе и Германа Мелвилла.
– Майкл? – прошептал хирург. – Вы Майкл Лондон?!
– О нет, – рассмеялся Паломник. – Но я встречался с ним и позаимствовал многое из того, что и кто он есть. Я вообще вмещаю много других «я», людей, нелюдей, негуманоидов. Если захотите когда-нибудь – присоединяйтесь. До встречи.
Паломник исчез. Вот он только что сидел рядом, живой, теплый, излучающий расположение и доброжелательность, и вот его уже нет, словно выключил видео. Мальгин не стал оглядываться, зная, что гость уже далеко отсюда, в другом мире. Обладая могуществом, несоизмеримым с человеческим, он был более человечен, чем многие соплеменники хирурга, и в то же время соединял в себе черты Бога и дьявола, вечно искушавшего слабый род человеческий. Кто же он на самом деле? И зачем распял душу над костром сомнений, в пламени которого расплавил слова: «Есть ли во Вселенной Земля, где нет Шаламова»?..
Какое-то неясное предчувствие, тень тревоги, заставило Мальгина отвлечься от невеселых дум и переживаний. Он внимательно осмотрелся, надеясь увидеть того, кто посмотрел на него «сквозь прищур нечеловеческого взгляда», но мир Дайсона был дремотно спокоен, тих и почти мертв, если не считать «живых»» развалин вудволлового леса. И все же что-то изменилось в нем, появилось нечто чужеродное, связанное с глыбистым строением скелета орилоуна.
– Футур-память, – шепнуло одно из многих «я» Мальгина, отвечавшее за его рассудок. – Еще ничего не произошло, но вот-вот произойдет.
Клим сосредоточился, активируя все свои человеческие и интрасенсорные органы чувств, пока не достиг состояния дзансин – готовности отразить любую психологическую и физическую опасность. Водопад знаний, непереводимых на человеческий язык, хлынул через открытые шлюзы психики, и Мальгин увидел призрачный веер возможных событий. Времени на анализ всех вариантов у хирурга не было, но главное он схватил: все варианты пророчили беду.
– Уходи в Запределье личных оценок, – снова шепнул заботливый внутренний голос, – иначе останешься здесь навсегда.
Странно, что Паломник не предупредил, мелькнула
В следующее мгновение Мальгин остановил свое собственное биологическое время, выключив себя из общего психофизического потока. Мир вокруг застыл, словно воздух уплотнился до состояния прозрачного камня, пульсация жизни замерла, планета перестала вращаться вокруг светила, сморщенное волнами лицо океана превратилось в твердый металло-керамический панцирь.
Клим достиг дзэн-состояния и ощутил себя частью Вселенной в состоянии постоянного движения: материя меняла свои формы и правила взаимодействия; звезды, галактики, квазары, «черные дыры» неслись сквозь вакуум, непрерывно возбуждая его и обрастая «шубой» скрытых миров-частиц; рождались и умирали новые соединения атомов и ансамбли элементарных частиц, все вокруг в радиусе чувствования вибрировало, пульсировало и дышало, и везде цвела жизнь…
Орилоун, выращенный в Сфере Дайсона, давно умер, хотя скелет все еще хранил в себе механизм «сверхструны», но пришло и его время распада, и не только его одного – всей ветви реликтового метро в Галактике. Ставшие «хрупкими» от старости, «струны» начинали рваться, отдавая энергию Хранителям Пути, они лопались, как перенакачанные воздушные шары, взрывались или схлопывались в элементарные частицы, вызывая волны, шквалы, цунами и штормы странных изменений пространства, соединяя и тут же разъединяя тысячи удивительных миров и непохожих друг на друга вселенных.
Мальгин успел проскочить мембрану орилоуна за миллионную долю секунды до его схлопывания, и судорога мгновенной «струны», рвущейся на части, погнала его из одного конца метагалактического домена в другой. Он выпадал из умирающих, дробящихся в пыль орилоунов то в абсолютной темноте, успевая сориентироваться, нащупать исчезающий след «струны» и прыгнуть назад, то в центре исполинской спирали сейферта, то в радужном огне лайнера [157] , то в глухой серой «пустыне» сумеречной вселенной, заполненной редкими звездами, газом и пылью.
157
Несейфертовская эмиссионная галактика.
Однажды неведомым топологическим преобразованием его занесло в субквантовую область собственной Метавселенной, и он увидел горящую на столе свечу, размеры которой в триллионы раз превосходили рост человека!
В другой раз он выскочил посреди болота, плоскость которого по размерам превышала диаметр Солнечной системы! Видеть это глазами он не мог, но обострившиеся чувства, многие из которых не имели названия на человеческом языке, анализировали изменения континуума почти мгновенно, за тысячные и миллионные доли секунды.
Как оказалось, демонические силы агонизирующей системы мгновенного транспорта, созданной Вершителями в невообразимо далекие времена, могли не только перемещать физические тела на любые расстояния из доменов в домены, но и гнуть, искривлять, деформировать стрелу времени, переносить объекты в будущее и далекое прошлое. Мальгину пришлось убедиться в этом после отчаянной попытки выбраться из взбесившейся «сверхструны», однако все его усилия попасть в трансфер, а оттуда на Землю не увенчались успехом, и в себя он пришел в уютной «пещере» молодого орилоуна, расположенного к философии и общению.