Предтеча
Шрифт:
– Да понятно… Но ведь без боя не победить!
– Спи, пока я не свернул тебе шею, - попросил Равид.
– Победитель нашелся. Сопли подотри.
Вечером Альхейм долго ворочался, надеялся даже услышать, как вернулся Крисч. Поговорить с ним, пьяным, было бы полезно. Десятники многое знают… Но утро, как всегда, настало неожиданно.
– Вставай, воин!
– Равид несильно, но больно пнул его под ребро.
– Рожков не слышишь?
– Слышу!
– соврал Альхейм и поднялся на ноги.
– Каков!
– умилился Равид.
–
– Враг близко?!
– Сам думай.
Альхейм второпях умылся. Крисч вечером, видимо, так и не вернулся, остался ночевать у костра десятников. Новобранец заметил, что и в расположении Гвардии, и в лагере за частоколам царит непривычная тишина. Позвякивали котелки, перекрикивались люди, но как-то не слишком громко, и, конечно, никто не орал песен. Повелитель приказал отменить утренние рожки…
Ручей Гвардия превратила в отхожее место, впрочем, еще до нее, выше по течению, так же поступили армейцы. Справив нужду, Альхейм не успел еще застегнуть крючок на штанах, как его похлопал по плечу Вложеш.
– Иди-ка со мной, - приказал десятник.
Люди разжигали костры, пауки растягивали в ближайшей роще тенета, стараясь расположить их поближе к ручью, привлекавшему мух. Гвардия собиралась сытно позавтракать - на марше обычно не до этого. Вложеш отвел Альхейма к костру сотника, молодой солдат приосанился и наскоро пригладил волосы. Здесь толкались почти все десятники и несколько старых гвардейцев, в том числе Крисч.
Сотник Гвидо выглядел раздраженным. Слегка помятый, в расстегнутой до пупа рубахе, он расположился в брошенном на землю седле, облокотившись на тюк со стрелами.
– Вложеш! Ты чего пришел? Иди людей поднимай, чтобы были готовы! Сказано же: каждый десяток у своих восьмилапых!
– Ты просил человека смышленого, вот, я привел, - напомнил смутившийся десятник.
– А сам иду, иду…
– Вот и иди! Напились ночью, а теперь ваши лоботрясы бродят тут толпой, все перемешались! Будет приказ на построение - опять битый час искать место будете!
– Гвидо перевел взгляд на Альхейма.
– Осы и стрекозы, я же просил смышленого! Что ты мне этого пацана притащил, Вложеш!
Но десятник, обиженный словами начальника, уже затерялся в беспорядочной толпе, в которую утром действительно превратилась Гвардия Повелителя. Даже пауки смешались и разбрелись по округе. Гвидо сплюнул, отхлебнул из ковша воды. Толпа возле его костра за это время успела полностью рассосаться, никто не хотел попасть под горячую руку.
– Тебя зовут Альхейм, - утвердительно сказал сотник, строго глядя на своего бойца.
– Ты из медоносов.
– Точно так, господин сотник!
– Знаю, что так… Вот что, медонос-краснонос, сейчас Вузва пришлет восьмилапого. Сядешь на него и отправишься в лагерь, так что застегнись и латы надень. Будете представлять там Гвардию, ясно? Так что… Носом не клевать, ты понял?
– Точно так, господин сотник!
– С делом смертоносец без тебя справится, а ты, главное, с седла не свались перед всеми. Будут армейцы задирать - смотри в сторону. Вот и все, в общем-то… Бегом за латами и чтобы тут же назад по всей форме!
Альхейм развернулся на месте, как учили, и побежал, высоко подбрасывая ноги, к своему костру, где вечером бросил снаряжение. Бежать в толпе дело глупое, но приказы сотника не обсуждаются. С трудом протолкавшись через невыспавшихся гвардейцев, он напился воды и стал лихорадочно приводить себя в порядок.
– Что такое?
– Равид отнял от губ флейту.
– В лагерь посылают, Гвардию представлять… А больше я ничего не понял.
– Восьмилапый поймет. Просто сигнальщиком, наверное, - пояснил Крисч, потягиваясь.
– Что-то случилось ночью, мы видели какой-то отряд.
– Что значит "сигнальщик"?
– спросил Альхейм, застегивая кожаный шлем.
– Будете стоять рядом с Повелителем и воеводами. Когда Гвардия получит приказ, отнесете его воеводе Палеру. Самого командующего двуногой Гвардией там не будет, а ты как бы за него…
– Но разве восьмилапые не узнают все сразу?!
– Этикет таков. Двуногим приказы передаются в письменном виде… Эх ты, деревня!
– Равид опять прильнул к флейте.
Бегом вернувшись обратно к костру Гвидо, Альхейм застал там Чважи, паука из их десятка, с которым накануне ездил за водой. Тот, ничего не говоря, согнул лапы, позволяя человеку забраться в уже закрепленное седло.
– Чважи, ты все понял, да? Тебе сказали, что надо делать?
– негромко спросил Альхейм.
"Не беспокойся," - лаконично отозвался смертоносец и побежал вокруг частокола ко входу в лагерь.
Гвидо не зря требовал от подчиненного не реагировать на шуточки армейцев. Гвардия считалась главной ударной силой Повелителя, в боях бывала редко, и воины обычных частей считали гвардейцев белоручками. Не успел Альхейм въехать в ворота, как оскорбления посыпались на него со всех сторон.
– Привет Гвардии! Как покушал, толстячок?!
– А почему шлем неровно надет? А ну опусти как положено, два пальца от бровей!
– Плюмаж потеряли!
Последняя шутка была совсем уж рискованной - пышные плюмажи украшали не только шлем Альхейма, но и сбрую Чважи. Над восьмилапыми никто в своем уме шутить не станет… Впрочем, у армейских пауков тоже существовала тайная неприязнь к гвардейцам. Объяснялась она, правда, иначе: в Гвардию брали лишь самых заслуженных смертоносцев, а всем известно, как важно для них быть хоть на пядь ближе к Повелителю.
Альхейму и в голову не приходило затеять ссору с обидчиками. Наоборот, он был напуган, чувствовал себя одиноким и мечтал поскорее оказаться среди своих. Чважи, ничего не говоря, уверенно прокладывал себе дорогу в лагерном беспорядке, и вскоре они увидели впереди палатку Повелителя. Над ней развевались вымпелы, а на круглой, усыпанной чистым песком площадке стояли воеводы. Альхейм, забыв свои неприятности, вглядывался в их мужественные лица, шептал знакомые с детства имена героев.
"Не забудь отсалютовать," - очень вовремя напомнил Чважи, останавливаясь прямо перед приближенными к Повелителю людьми.