Предварительный заезд
Шрифт:
180-19-16. Записали?
Я прочел номер вслух.
– Все правильно, мой дорогой. Как движутся дела?
– Так себе, – признался я. – Вы не могли бы отправить для меня факс, если я дам вам текст?
– Ах, – сокрушенно вздохнул Уотермен. – Должен вас огорчить. Сейчас на международной арене происходят какие-то волнения. Нам довольно бесцеремонно предложили не занимать факс всякими пустяками вроде музыки. Музыка для них пустяки, вы только посмотрите! Так или иначе, мой дорогой, но для того, чтобы ваше сообщение наверняка ушло, вам придется самому отвезти его туда.
– Куда? – удивился
– Ах, я и забыл, что вы можете не знать. Факс установлен не в самом посольстве, а в коммерческом отделе на Кутузовском проспекте. Это продолжение проспекта Калинина. У вас есть карта?
– Я найду его.
– Скажите там, что вас направил я. Если захотят проверить, пусть свяжутся со мной, а я их успокою. Вам придется быть настырным, мой дорогой, и тогда они пошлют вашу записку хотя бы для того, чтобы избавиться от вас.
– Я воспользуюсь вашим советом, – усмехнувшись про себя, ответил я.
– Там, на Кутузовском проспекте, находится Британский клуб, – томно сказал Уотермен. – Он всегда набит изгнанниками, томящимися от ностальгии.
Скучное местечко. Я редко бываю там.
– Не могли бы вы позвонить в гостиницу "Интурист", – перебил я, если мне пришлют еще какую-нибудь информацию?
– Конечно, – вежливо ответил атташе. – Скажите, пожалуйста, ваш номер.
Ужасно хотелось напомнить, что он уже дважды его записывал, но я сдержался и еще раз продиктовал телефон, представив себе при этом, сколько времени после моего отъезда Уотермен будет находить клочки бумаги с одним и тем же номером и как он в легком замешательстве будет рассматривать их, поглаживая седоватую шевелюру.
Повесив трубку, я задумался, не оставить ли мне Фрэнка скучать в гостинице, а самому пойти отправить факс, но решил, что это займет у меня час, а то и два и породит лишние подозрения. Поэтому я поспешил вернуться в "Интурист", взбежал наверх и спустился на лифте. Как я и рассчитывал, Фрэнк уже был там.
– Вот и вы, – приветствовал он меня. – А я уже подумал, что мы разминулись.
– Тогда пойдемте, – глупо сказал я. Мы вышли из гостиницы и спустились в длинный подземный пешеходный переход под площадью Пятидесятилетия Октября, который выводил на мощеную улицу между красными домами слева от Кремля.
Пока мы шли по подземелью, Фрэнк излагал мне свои взгляды на товарища Ленина, который, по его мнению, был единственным гением двадцатого столетия.
– Но родился он в девятнадцатом, – заметил я.
– Ленин принес свободу массам, – восторженно объявил Фрэнк.
– Свободу от чего?
Фрэнк пропустил мой вопрос мимо ушей. За пустыми лозунгами, которыми он так щедро одаривал меня и Уилкинсонов, скрывался закосневший в своих догмах коммунист с партийным билетом. Я смотрел на угловатое, с неровной кожей лицо Фрэнка, на его полосатый шарф, говоривший об окончании колледжа, и восхищался. Этот тип настолько точно соответствовал образу полуобразованного левака, примазавшегося к Национальному союзу преподавателей, что трудно было представить, кем он является на самом деле.
В моем сознании то и дело всплывала мысль, что Йен Янг ошибался и что Фрэнк не был агентом КГБ. Впрочем, если сам Янг был тем, кем я его считал, то он, скорее всего,
Еще я спрашивал себя, сколько же лжи я выслушал, пока находился в Москве, и сколько еще мне предстояло услышать.
Фрэнк благоговейно переступил порог музея Ленина, и нашим глазам предстали одежда, стол, автомобиль и прочее, чем при жизни пользовался освободитель масс. А ведь этот человек, подумал я, глядя на самодовольное лицо с маленькой бородкой, смотревшее на нас с картин, плакатов, открыток и скульптур, положил начало убийствам миллионов людей и оставил кровожадных учеников, пытающихся создать всемирную империю. Этот человек, мечтавший о справедливости, оказался пророком, развязавшим истребительные войны.
Посмотрев на часы, я сказал Фрэнку, что с меня хватит. Мне было необходимо глотнуть воздуха. Он не обратил внимания на затаенный вызов и вышел вместе со мной, сказав, что бывает в музее при каждом посещении Москвы и это ему никогда не надоедает. Было нетрудно поверить, что на сей раз он говорит правду.
Стивен, успевший поесть после занятий, которых нельзя было пропустить, ожидал меня около входа, как мы и договорились. Он рассчитывал увидеть одного меня, и Фрэнк оказался совершенно лишним. Я без пояснений представил их:
– Фрэнк Джонс... Стивен Люс.
Они сразу же не понравились друг другу.
Если бы эти двое были собаками, то принялись бы сердито рычать и скалить зубы. Во всяком случае, оба действительно наморщили носы. Мне захотелось угадать, внешняя или скрытая ипостась Фрэнка вызвала такое неприятие у Стивена и кого он невзлюбил – самого этого человека или тип, который тот изображает.
А Фрэнку, предположил я, просто не мог бы понравиться никто из моих друзей. К тому же если Янг был прав, Джонс не мог не видеть Стивена раньше.
Ни тот ни другой разговаривать не собирались.
– Что ж, Фрэнк, – бодро сказал я, стараясь не показать, насколько меня забавляет ситуация, – спасибо вам за компанию. А теперь мы со Стивеном уйдем на весь вечер. Думаю, что увидимся за завтраком.
– Конечно.
Мы пошли прочь, но через несколько шагов Стивен с хмурым видом оглянулся. Я увидел, что он смотрит на удаляющуюся спину Фрэнка.
– Кажется, я его уже видел, – сказал Стивен. – Но где?
– Не знаю. Может быть, вчера утром здесь, на площади?
Мы шли по Красной площади мимо ГУМа. Стивен тряхнул головой, прогоняя мысли о неприятном новом знакомом.
– Куда мы направляемся? – спросил он. – К телефонной будке.
В первой же попавшейся мы опустили в автомат две копейки, но по номеру, который дал нам Миша, никто не ответил. Набрали снова, на этот раз номер Юрия Ивановича Шулицкого – с тем же результатом.
– Тогда едем на Кутузовский проспект, – сказал я. – Где мы можем взять такси?
– Метро дешевле. Пять копеек, куда бы вы ни ехали. – Стивен не мог понять, почему я хотел тратить деньги, когда этого можно было избежать; в его глазах и голосе угадывалось недовольство. Пожав плечами, я уступил, и мы спустились в метро. Мне пришлось преодолеть обычный приступ клаустрофобии, которую у меня всегда вызывали поезда, несущиеся глубоко под землей.