Предыстория беларусов с древнейших времен до XIІI века
Шрифт:
Через 20 лет точка зрения И. Саливон немного изменилась, и она уже говорит об отсутствии оснований для отождествления неолитического населения Беларуси как с финно-угорским, так и с балтским, да и вообще с каким-либо другим современным этнолингвистическим сообществом. По ее словам, «в неолите не могли существовать столь большие объединения», а в антропологическом смысле «корни беларусов, вероятно, начинаются с неолита, ибо с того времени доминирует древний генофонд, который поглощал всех пришельцев — балтов, а затем и славян» (22).
Выводы действительно интересные, поскольку они еще раз обращают внимание
С другой стороны, допущения, на которых они основываются, более чем спорные. Влияние культуры ямчато-гребенчатой керамики на территории Беларуси было достаточно ограниченным, а ее этническую атрибуцию с учетом всех материалов нельзя признать однозначной. Черты «ослабленной европеоидности» при детальном анализе оказываются архаическими признаками древнейших североевропейских популяций и имеют происхождение, независимое от «восточного» влияния.
Находится ряд весомых оснований и для отождествления неолитического населения территории Беларуси с определенными этнолингвистическими сообществами. Более того, по мнению авторитетных археологов (Д. Крайнов, Р. Римонтене, Д. Телегин, М. Чернявский), носители культур беларуского неолита могут считаться протобалтами. В связи с этим в новом свете встает проблема балтизмов в финно-угорских языках (особенно в Поволжье и Приуралье), связанных с архаическими явлениями быта и верований.
Этимологический анализ географической терминологии прибалтийско-финских языков выявляет достаточно существенный балтский (и староевропейский) слой. В. Топоров отмечал (23):
1) балтизмов в финских языках «на несколько порядков больше, чем финизмов в балтских»;
2) «балтизмы охватывают большую площадь и большее количество языков, чем финизмы применительно к балтским языкам»;
3) «весьма значительная часть балтизмов… касается уже II тыс. до н. э., а большинство финизмов в балтских языках (почти исключительно в восточнобалтских) существенно более поздней поры».
Он сделал вывод:
«Все это было возможно, скорее, в том случае, если основа субстрата была балтская, а финский элемент появился здесь позже, в качества суперстраты».
«Принятие балтского элемента в Восточной Европе в качестве субстратного наиболее естественным образом объясняет и балтскую гидронимию на запад от Средней Волги, и балтизмы в поволжско-финских языках».
К таким же выводам пришел эстонский исследователь Л. Ваба.
Все это, вместе взятое, вкупе со сведениями о чрезвычайной концентрации гидронимов староевропейского типа на балтском пространстве, в том числе на территории современной Беларуси, позволяет поддержать балтоцентричную модель индоевропейского праязыка и указывает, по крайней мере, на более «северное» направление поиска прародины индоевропейцев, при всей условности самого понятия «прародины».
В любом случае, говорить о существовании «генетического барьера», об «отрицательной комплементарности», основываясь на препарированной надлежащим образом социобиологии и жонглируя релевантностью фактов, явно не приходится.
А вот констатированная многими исследователями консервативность генофонда беларусов очень сильно ограничивает круг возможных этногенетических моделей, почти целиком исключая из него крайние миграционистские концепции. Говорить
5. Презумпция автохтонности
Впрочем, пространство, на котором происходил этногенез беларусов, выделяется еще одной яркой консервативной чертой: устойчивостью лингво-культурных ареалов. На нее обратили внимание В. Булкин и А. Герд.
В частности, А. Герд, пытаясь проследить истоки множества наблюдаемых ныне специфических явлений в «днепро-двинской диалектной зоне», пришел к очень интересным выводам:
1) зона эта представляет достаточно цельный историко-культурный тип;
2) эта цельность просматривается в культурной преемственности обитателей упомянутого края, начиная как минимум с III тыс. до н. э.
Схожие выводы были сделаны этими учеными применительно и к другим историко-этнографическим регионам Беларуси.
Несмотря на то, что некоторые из сравнений и доводов требуют верификации и дополнительного обоснования, вообще такой подход представляется достойным внимания, ведь «каким бы редким ни был такой случай», «а именно пространственное совпадение пучков изоглосс с археологическими и историко-этнографическими границами», «он позволяет открыть некоторые перспективы междисциплинарной кооперации». Свое совместное исследование В. Булкин и А. Герд завершают словами Н. Толстого:
«Подобные совпадения не могут быть игнорированы и остаются научным фактом, требующим своего толкования, а не скептического отношения» (24).
Понятно, что в таком случае автохтонистские концепции будут иметь ощутимый перевес над миграционистскими. Именно в связи с этим нами в свое время был предложен методологический принцип «презумпции автохтонности» (согласно которому явление должно рассматриваться как местное по происхождению, пока обратное не будет убедительно доказано), а также корригирующий принцип «деконструкции традиции». Последний берется на вооружение всякий раз, когда возникает непреодолимый разрыв между наличным состоянием культуры и культурными ожиданиями или чаяниями лица. Он всегда обращен к первоистокам, первоначалам и имеет интенцию очищения их от «мусора истории» и воссоздания их предвечной чистоты. Реконструированные первоистоки далее проецируются на будущее в качестве не просто возможного, но желанного и ожидаемого будущего.
На основе этих трех моментов: — 1) рефлексии наличного культурного разрыва (или разрывов); 2) обращения к первоистокам; 3) проекции изначального состояния на желанное будущее — складывается любая деконструктивистская стратегия как методологически оправданная позиция при работе с историческим материалом. В этом смысл той деконструкции беларуского этногенеза, который резюмируется формулой «беларусы — это славяноязычные балты».
Но при отмеченной консервативности генетической памяти беларусов мы вправе ожидать не меньшей консервативности и в отношении культурной памяти. А она не последний арбитр в вопросах этнического прошлого. Верно утверждает О. Трубачев: