Преисподняя
Шрифт:
— Радар бокового обзора. Теперь УФ-спектр, — комментировала Джефферсон. Низкий звучный голос. Таким можно проповеди читать. — Гамма-спектр.
— Стоп! Видите?
Из Z-4 плавно расползалось яркое пятнышко.
— И что это такое? — рявкнул один из «волшебников» неподалеку от Бранча. — Что все это означает? Радиация, газы — что?
— В основном азот, — сказал его толстый сосед. — То же было и прошлой ночью. И позапрошлой. Кислород — то есть выбросы, то нет. А тут какой-то углеводородный коктейль.
Бранч слушал.
Другой юнец присвистнул:
— Смотрите,
— Семьдесят восемь и две десятых.
— А тут почти девяносто.
— Уровень непостоянный. В прошлые две ночи было почти девяносто шесть. К рассвету приходит почти в норму.
Бранч заметил, что многие прислушиваются. Его пилоты тоже заинтересовались. Они не отводили глаз от своих экранов.
— Я не врубаюсь, — сказал парень с рубцами от прыщей. — Отчего такой скачок? Откуда этот азот берется?
Бранч ждал; все молчали. Быть может, «волшебники» знают?
— Я ведь вам все время твержу.
— Так, хватит Барри, пожалей нас.
— Вы и слушать не хотите. А я говорю, что…
— Расскажите мне! — потребовал Бранч.
На него тут же уставились три пары очков. Паренек по имени Барри смутился:
— Я понимаю, звучит дико, но это все покойники. И ничего тут нет таинственного. Живая материя разлагается с образованием аммиака. Что такое азот, помните?
— Потом бактерия нитросомона, — нарочито нудным голосом продолжил толстяк, — преобразует аммиак в нитриты, нитробактер преобразует нитриты в нитраты. А нитраты поглощаются растениями. Другими словами, азот на поверхность земли не попадает. Это все не то.
— Вы говорите о нитрифицирующих бактериях. А есть, как известно, еще бактерии денитрифицирующие. Те как раз действуют над поверхностью почвы.
— Давайте просто считать, что азот выделяется в результате разложения. — Бранч обращался к Барри. — Но это ведь не объясняет такую его концентрацию, верно?
Барри начал издалека.
— Кое-кто остался в живых. Так всегда бывает, — объяснил он. — Иначе мы бы и не знали, где раскапывать. Три человека показали, что туда свозили больше всего народу. Одиннадцать с лишним месяцев там закапывали и закапывали.
— Продолжайте, — сказал Бранч, не понимая, к чему ведет Барри.
— Мы эксгумировали триста тел, но там их больше. Может, тысяча. А может, еще больше. В одной только Сребренице еще остается от пяти до семи тысяч. Кто знает, что будет там, глубже? Мы только начали вскрывать Z-четыре, когда ливануло.
— Чертов дождь! — пробормотал очкарик слева от Бранча.
— Значит, тел много? — допытывался майор.
— Точно. Полным-полно. И все это разлагается и выделяет много азота.
— Не слушайте! — Толстяк повернулся к Бранчу и жалостливо покачал головой: — Барри опять заигрался. В человеческом организме только три процента азота. Будем считать три килограмма на тело; умножить на пять тысяч тел. Пятнадцать тысяч кэгэ. Переведем в литры, потом в метры. Не хватит даже на куб со стороной тридцать метров. А тут его гораздо больше, он улетучивается и снова выделяется. Дело не в покойниках, хотя и без них, конечно, не обошлось.
Бранч не улыбнулся. Несколько месяцев он любуется, как эти судебно-медицинские субчики подкалывают друг друга — то приволокут в палатку череп, то изощряются в таком вот людоедском трепе. Однако майора раздражал не столько их настрой, сколько реакция его собственных подчиненных. А со смертью шутить нельзя.
Майор перевел взгляд на Барри. Парень не дурак. Он, видимо, все обдумал.
— А как насчет изменения концентрации? — спросил Бранч. — Как разложение тканей объясняет появление и исчезновение азота?
— А что, если дело в причине его появления?
Бранч терпеливо ждал.
— Что, если останки периодически тревожат? Причем в определенные часы?
— Дурь!
— Среди ночи?
— Дурь!
— Когда думают, что нам не видно.
Словно в подтверждение его слов, пятно на экране шевельнулось.
— Что за черт!
— Быть не может!
Бранч оторвался от серьезных глаз Барри и посмотрел на экран.
— Дайте план покрупнее, — попросил кто-то с другого конца комнаты.
Изображение в несколько приемов увеличилось.
— Больше не получится, — сказал капитан. — Длина и ширина видимого участка — десять метров.
Можно было различить даже кости. Сотни человеческих скелетов переплелись в тесном объятии.
— Подождите-ка, — пробормотал Макдэниелс, — смотрите!
Бранч уставился на экран. Груда мертвецов шевельнулась. Бранч моргнул.
Словно устраиваясь поудобнее, кости снова встряхнулись.
— Вот суки сербы! — выругался Макдэниелс.
Против определения никто не возражал. В последнее время сербам удалось себя показать.
Россказни о детях, которых заставляли поедать печень своих родителей, о женщинах, которых насиловали месяцами, о разных извращениях — все оказалось правдой. В войне у любой стороны есть чем оправдать свои зверства — месть, защита границ, воля Господа.
От прочих группировок сербы больше всего отличились усердием, с которым прятали последствия своих преступлений. Пока американцы не положили этому конец, сербы в спешном порядке поднимали массовые захоронения и сваливали останки в старые шахты или раскатывали техникой по полям — словно удобрение.
Как ни странно, их усердие давало Бранчу некоторую надежду. Уничтожая следы своих преступлений, сербы стараются избежать обвинений и наказаний. Но, быть может, за всем этим стоит чувство вины — разве злодейство без него возможно? Что, если чувство вины и есть наказание? Расплата за содеянное?
— И что же теперь, Боб?
Бранч оглянулся — такая фамильярность в присутствии младших! «Боб» — полковнику! Так обратиться мог только один человек. Мария-Кристина Чемберс — предводительница ученых гробокопателей, грозная и несокрушимая. Бранч и не заметил, что она здесь.