Преисподняя
Шрифт:
Он согласился с ней, хотя и с видимым трудом. Губы и руки его дрожали, он, словно ребенок, сжал ноги. Суль совершенно не желала его. Она принялась снимать с коня седло и упряжку. Но она ощущала беспокойство. «Должно быть, я совершенно не влюбчива, — озабоченно думала она. — Его прикосновения должны были возбудить меня, но мне это показалось лишь надоедливым».
Вернулся Якоб Скилле и избавил их от щекотливого положения.
— Я не нашел поблизости никакого жилья, — сказал он. — Поедем дальше или разобьем здесь лагерь?
— Останемся, — решил Йорген, —
И они остались. Расстилая пледы, захваченные с собой, Суль искоса наблюдала за Якобом Скилле. Что-то в нем изменилось, как ей показалось. Вскоре она поняла, что она сама изменила свое мнение о нем. И причиной этому стали неуклюжие ласки Йоргена. Скилле был среди них лидером, принимающим решения. Он был высок и крепок — видавший виды вояка, не интересующийся женщинами. Лицо его было по-своему привлекательно. Ему было далеко до Адониса, но в глазах его был огонь и проницательность — и это привлекало Суль. У него были белые зубы и загорелая кожа. Он был небрит, и ему не помещало бы вымыть лицо и руки, а также причесать торчащие во все стороны волосы. Тело его было гибким и подвижным, в движениях чувствовалась страсть.
Суль с облегчением вздохнула. «Все-таки я не такая бесчувственная», — подумала она.
Помогая все эти годы Тенгелю лечить больных, она наложила для себя запрет на свой интерес к мужчинам. Гнев Тенгеля так глубоко запал ей в душу, что она старалась сделать все, чтобы угодить ему. Но теперь она была далеко от отеческой опеки Тенгеля — единственного мужчины в мире, которого она уважала. Она была свободна — свободна от судьи Страленхельма и его семьи, свободна от Дага. Никто не знал, что она задумала, покидая Копенгаген и намереваясь снова вернуться в Норвегию. И этой свободой нужно было воспользоваться! Как именно она и сама в точности еще не представляла.
На болтовню времени уже не было. По-спартански перекусив, Скилле завернулся в плед и приказал остальным сделать то же самое, пожелав всем спокойной ночи. К счастью, Суль легла так, что у Йоргена не было никакой возможности приблизиться к ней. И она была рада этому: ей вовсе не хотелось неуклюжих прикосновений этого мальчишки, ей невыносим был его сбивчивый шепот. Она внутренне отвергала все явные и неявные доказательства его вожделения. Оттилия должна была получить его нетронутым.
Суль чувствовала себя невероятно усталой: длительная езда отбила ей все ягодицы. Еще немного, и она заснула.
5
В доме на Липовой аллее стало не так многолюдно. Один лишь Аре без конца спорил с отцом и Шарлоттой по поводу торговли лесом. Даг делал в Копенгагене последние рывки перед экзаменом, а Суль пришлось сбежать из Копенгагена по причине своего ведьмовства и теперь она скакала верхом через Сконе.
Все трое, оставшиеся дома, были вполне счастливы. Хуже было дело у Лив, такой самозабвенно-дружелюбной и человеколюбивой, всем своим существом предназначенной для счастья.
В благоустроенном, но не слишком уютном доме в Осло Лив вела почти невероятную борьбу за то, чтобы угодить своему мужу. Днем, когда он бывал в своей конторе, свекровь вертела по своему усмотрению податливой девушкой, по вечерам же она была в распоряжении мужа. Лаурентс гладил ее рассеянно по голове и спрашивал, как поживает его сахарная головка. Но он совсем не слушал ее, когда она пыталась рассказать ему, как провела день. Впрочем, ей не о чем было рассказывать. И она научилась молчать о своем унижении. Когда однажды она заикнулась о чем-то подобном, Лаурентс рассердился и обвинил ее в неблагодарности. Его мать старая и беспомощная, ей следует это понять, а он сам — разве он не носит ее на руках? Как-то раз она попросила, чтобы ей предоставили больше самостоятельности, чтобы она могла показать, на что она способна. «Ради Бога, — ответил он. — Ступай на кухню и спроси у повара разрешения испечь пирожное, дорогая!» И тогда она махнула на все рукой.
В один из весенних дней свекровь, как обычно, понукала ее, лежа на диване. Лив приносила ей то конфеты, то зеркало, то кружку пива, но старуха постоянно была недовольна ею.
— Никому нет дела до моих мучений, — жаловалась свекровь, хватаясь за сердце с правой стороны, но Лив не подавала виду, что замечает это. — Сын говорит только о делах, невестка слишком ленива и бестолкова, чтобы думать о моих нуждах и желаниях.
— Чего бы вы хотели сейчас, дорогая матушка? — вежливо спросила Лив.
— Ах, можешь ли ты чем-нибудь помочь мне, если думаешь только о себе? Я лежу совсем одна. Всеми забытая. Когда ты спустилась вниз, чтобы поесть, у меня был сердечный приступ. Мое бедное сердце не вынесет того, что мой сын так неудачно женился. Я лежу здесь, беспомощная… совсем одна… в страхе…
— Я не знала…
— Я кричала, — простонала свекровь. — Но никто не отозвался. Некому было прийти мне на помощь.
Лив почувствовала себя виноватой в том, что спустилась в завтраку. Превозмогая жестокие угрызения совести; она спросила свекровь, не хочет ли та что-нибудь поесть.
Нет, она совсем не голодна. Ей кусочек в горло не лезет. И все потому, что она тайком съела пятнадцать жирных пончиков. Уже несколько дней у нее нет аппетита. Ей совершенно ничего не хочется. Но кого это волнует?
— Если я умру, это будет твоя вина, Лив. Хочу, чтобы ты знала об этом и помнила!
Лив опустила глаза.
— Может, мне следует остаться сегодня дома? — спросила она. — Жена одного из коллег Лаурентса пригласила меня сегодня в гости, как вы уже знаете, но если вам плохо, матушка, то…
Свекровь завопила:
— Как же, она ведь пригласила тебя, а не меня! Конечно, ты пойдешь, это так похоже на тебя — думать только о развлечениях! Отправляйся, не думай обо мне, ступай на все четыре стороны!
Это было первое приглашение, полученное Лив персонально, и она рада была хоть на время оставить дом, даже зная, что ее пригласили из вежливости. Лив не принимали в кругу знакомых Лаурентса, ведь она была не буржуазного происхождения, с ней никто не считался.
— Я могу предупредить о своем отказе.