Прекрасная Катрин
Шрифт:
В глубине души Катрин иногда сомневалась, что положение ее настолько безнадежно, как уверял Жиль де Рец. Возможно, мстительный и коварный вельможа нарочно рисовал все в черных красках, дабы она оказалась в полной его власти. Однако это была слабая надежда. В словах Жиля звучала такая уверенность, какую можно обрести только в истине. Впрочем, весьма скоро она получила самое убедительное подтверждение его правдивости.
Чтобы не попасть в засаду и избежать нежелательных встреч, они с Готье решили двигаться только ночью – даже с риском напороться на разбойников, а днем скрываться. Для подобного решения было несколько доводов: первый и самый главный – надо было прятаться от людей короля; второй состоял в том, что в унылую ноябрьскую пору ночи гораздо длиннее дней, а третий – в том,
– Добрый человек, как называется это большое красивое аббатство?
– Госпожа, – ответил виллан, стянув с головы вязаный колпак, – вы видите перед собой королевское аббатство Фонтевро, а аббатисой в нем – двоюродная сестра нашего короля Карла, да хранит ее Господь.
– Спасибо, – тихо сказала молодая женщина, глядя вслед крестьянину, который вновь натянул свой колпак и взмахнул мотыгой.
Она обменялась долгим взглядом с Готье, и они поняли друг друга без слов. Конечно, аббатство было пристанищем для странников. То был дом Господень. Однако могли ли они отважиться войти в эту благочестивую крепость? Аббатство Фонтевро славилось тем, что служило убежищем – иногда помимо воли – для отвергнутых королев, нелюбимых дочерей знатных вельмож и принцесс – согрешивших или, напротив, засидевшихся в девах… Аббатису этого монастыря всегда выбирали если не из королевской, то хотя бы из княжеской семьи. Пять монастырей, а также больница и лепрозорий подчинялись гордому жезлу аббатисы де Фонтевро. Самое удивительное, что три монастыря из пяти были мужскими. Все знали, какая яростная борьба за влияние кипела в этих надменных стенах, и Катрин подумала, что соваться в это осиное гнездо – пусть и самых благородных кровей – было бы безрассудством.
– Полагаю, – сказала она, словно подводя черту под безмолвным разговором с Готье, – нам надо отыскать хижину какого-нибудь угольщика и там провести день.
Хижина отыскалась без труда. Готье поймал зайца и изжарил его на небольшом костре из сухих листьев к величайшему удовольствию своих спутниц. В лесу нормандец чувствовал себя как дома и легко выходил из любых затруднений. Для лошадей у них имелся мешок с овсом, подаренный предусмотрительным Мартеном Берло, и, как ни фыркала презрительно Морган, ей приходилось везти на себе, кроме Катрин, увесистый мешок с кормом. Когда над лесом опустилась тень, они направились к берегу реки, сделав приличный крюк, чтобы обогнуть аббатство. Но, похоже, высокомерная обитель принесла им несчастье, и в эту ночь удача от них отвернулась. Сначала странники ошиблись, выбрав не ту реку: вместо того чтобы двигаться вдоль Шера, они поехали по берегу Эндра. Когда же им удалось определить верное направление, Рюсто, измученный и запаленный, стал хромать.
– Нужно просить пристанища в первом же монастыре, который встретится нам по дороге, – молвила встревоженная Катрин, – иначе потеряем жеребца.
Но это было легче сказать, чем сделать. Вопреки обыкновению они продолжали путь и после рассвета, но не могли найти подходящего места. Наконец впереди показалась большая деревня. В отдыхе и пропитании нуждались все – и люди и животные.
– Мы уже далеко от Шантосе, – сказал Готье, – может быть, рискнем? Остановимся в этой деревне.
– Надо попробовать, – ответила Катрин, которая уже давно ощущала болезненные спазмы в желудке. Беременность делала ее крайне уязвимой. Ребенок, явно не одобряя подобный образ жизни, вел себя так беспокойно,
Однако едва лошади поравнялись с первыми домами, раздался пронзительный звук трубы, полоснувший по нервам измученных путников. Готье, ехавший впереди, остановился и, слегка отстранив Сару, сидевшую сзади, повернулся в седле.
– Госпожа Катрин, – произнес он, – все жители деревни собрались на площади. Видите, вон там, на краю дороги! На коне сидит герольд в сине-золотом колете и разворачивает пергаментный свиток.
В самом деле, ушей Катрин достиг зычный голос, который далеко разносился в ледяном безмолвии утра, и она услышала, как герольд с расстановкой и угрожающим тоном произнес:
– Добрые люди! По приказу нашего повелителя короля Карла VII, носящего это имя – да хранит его Господь! – доводим до вашего сведения, что в этих краях скрываются две преступницы: одну из них зовут Катрин де Бразен, она обвиняется в сношениях с врагом, а также в том, что адскими происками сумела склонить к измене и к переходу на сторону англичан одного из капитанов короля; вторая же, цыганская колдунья по имени Сара, была приговорена к сожжению на костре за ворожбу и попытку навести порчу. Преступницам удалось ускользнуть из темницы монсеньора Жиля де Реца, маршала Франции. Первая из них, белокурая и светлая, находится в тягости, вторая же черноволосая и очень смуглая. Им удалось похитить двух лошадей – рыжего першерона и белую кобылу. Тому, кто сумеет навести на след преступниц, будет даровано двадцать золотых. Сто золотых получит тот, кто доставит этих двух женщин живыми либо в Шантосе к монсеньору Жилю де Рецу, либо в Лош к монсеньору де Ла Тремуйлю. А того, кто осмелится оказать им помощь или же дать приют, ожидает виселица.
Застыв в седле, словно пораженная молнией, Катрин слушала грубый голос, продолжавший звенеть в ушах, даже когда герольд умолк. Глядя поверх соломенных крыш, теснившихся внизу, она, будто зачарованная, смотрела, как герольд, медленно свернув свиток с королевской печатью, засунул его под плащ с вышитыми лилиями, а затем повернул коня, направляясь в верхнюю часть деревни. Крестьяне стали расходиться. Готье с быстротой молнии выхватил поводья из рук Катрин и помчал во весь опор к густому дубовому лесу, из которого они только что выехали. Катрин подчинилась безвольно. В глазах ее стояли слезы, сердце разрывалось от муки. Преступница! Теперь она была беглой преступницей, затравленной дичью, желанной добычей любого охотника. Кто устоит перед щедрой наградой, кого не прельстит золото, столь редкое в это бедственное время? На чью любовь и великодушие может она рассчитывать?
Когда между деревней и беглецами выросла стена леса, Готье остановился, спрыгнул на землю и протянул руки, чтобы Катрин могла соскользнуть в них. Но ему пришлось самому снять ее с седла, потому что она расплакалась, как маленькая девочка. Она дошла до предела отчаяния: не осталось у нее больше ни сил, ни мужества, ни желания жить.
– Убей меня, Готье! – лепетала она, сотрясаясь от рыданий. – Убей меня! Так будет гораздо проще, гораздо быстрее… Ты слышал? Меня разыскивают, как преступницу, по всему королевству!
– Эка важность! Что с того? – проворчал нормандец, укачивая ее, как малое дитя. – Жиль де Рец предупредил своего «дражайшего» кузена Ла Тремуйля, а тот объявил на вас охоту. Так вы это знали заранее! Вы просто устали, госпожа Катрин, и напыщенная речь этого болтуна герольда стала последней каплей. Вам надо отдохнуть, а потом мы подумаем, что делать. Как отнесется к этому известию тот человек, к которому мы едем?
Она прижалась мокрым лицом к подбородку великана, заросшему густой щетиной.
– Я… я не знаю! Жак Кер смел и великодушен, но…
– Никаких «но»! Значит, едем в Бурж. Главное, добраться туда целыми и невредимыми. Есть одна вещь, о которой вы не подумали.
– Какая вещь?
– В этом проклятом свитке говорится о двух женщинах. А нас трое. Обо мне не сказано ни слова. Стало быть, я могу действовать не таясь, а это уже кое-что. Впрочем, некоторые изменения не помешают.
Передав Катрин Саре, которая уже расстелила плащи у подножия громадного дуба, нормандец вытащил кинжал и со вздохом подошел к Морган.