Прекрасная толстушка. Книга 1

Перов Юрий Федорович

— Это не в песне, а в стихах, — осторожно поправила я ее.

— Я знаю, — отмахнулась Татьяна. — Давай еще по рюмочке, и все, а то у меня завтра очень серьезное собрание. Будем исключать одного типа за аморальное поведение. Представляешь, гад, самую тихую, самую беззащитную девчонку на курсе соблазнил… И вообще, мы даже не сомневались, мы даже с девчонками деньги по списку собирали на свадебный подарок, а он, гнида, с ее же лучшей подругой уже вторую неделю шьется. А у той папа заведующий колбасным магазином на Таганке, и вообще разлюли малина… А бедная Алка, круглая отличница, между прочим, и очень активная общественница, стихи пишет…

— Тогда ей так и надо, — сказала я.

Танька сообразила, что насчет стихов брякнула лишнее, и тут же поправилась:

— Нет, она только к праздникам, в стенгазету, — должен ведь кто-то писать… Ну вот, а он с этой фикстулой Нелькой уже три недели…

— Ты же говорила, что две.

— А я свечку над ними не держала, может, и целый месяц. И представляешь, лучшая подруга — ни словечка. Как мы понимаем, она ждала, пока у него все это закрепится…

— Что закрепится?

— Ты, что ли, дура, Маня? Что, что! Любовь — вот что! А потом, когда убедилась, что он серьезно в нее втюрился, с наслаждением все Алке выложила. Представляешь картину: та ревет белугой, а эта ее подробностями, подробностями, подробностями! Собственными руками бы задушила.

— Кого?

— Всех!

Она поднесла ко рту старинную ликерную рюмку и даже не отхлебнула, а кончиком языка отлизнула капельку нашего любимого изумрудного «Шартреза».

Мы с ней любили иногда посидеть на кухне, попивая ароматный «Шартрез», и перемыть косточки всем нашим бывшим кавалерам. Татьяна называла это «станцевать танец победителя», который обычно исполняют собачки, облегчившись на пахучие следы своего врага.

Пили мы совсем немного. Одной бутылки нам хватало на три-четыре, а то и на пять посиделок.

— Все! — сказала Татьяна, ставя рюмку на стол с такой силой, что капли драгоценного «Шартреза» выплеснулись на потертую клеенку. — Больше никаких глупостей! Только серьезное чувство! И по всем правилам: сначала в загс, а потом хоть ложкой хлебай… И мой совет: «до обрученья не целуй его…», — пропела она.

— Никогда! — подтвердила я и поставила свою рюмку, тоже слегка пролив.

2

Я не стала рассказывать Татьяне о том, что произошло три дня назад.

Про француза я промолчала потому, что Танька больше всех девчонок в классе вздыхала по нему, и еще потому, что я в тот момент была совершенно уверена, что эта случайная встреча не будет иметь никакого продолжения. Ведь расставаясь, он не назначил никакого свидания, даже в кино не пригласил девушку, в которую, по его словам, влюблен с шестого класса, а это, если посчитать, уже целых шесть лет!

Кроме того, мы даже телефонами не обменялись. Допустим, в его подвале у старушки-самогонщицы телефона нет, мне его номер и не нужен, но мой-то он мог записать. На всякий случай… Чтобы, скажем, поздравить девушку с Новым годом, который уже через неделю, а где и с кем я его буду встречать, совершенно неизвестно. Вернее, известно где — дома, потому что, конечно же, у меня свободнее, чем у Татьяны, холодец она донесет, тут идти-то три минуты. А вот с кем?

Кстати, Татьяна тоже не знала, с кем она будет.

Не могли же мы с ней встречать Новый 1954 год вдвоем. Не к лицу это двум молоденьким, хорошеньким девушкам. Это ведет к преждевременным морщинам и испорченному характеру.

Про Леху я ей не рассказала по понятным причинам. Я и сама-то порой начинала сомневаться, что это было в действительности, и тогда доставала две пачки сторублевок, перевязанных крест-накрест красной шерстяной ниткой явно из какого-то распущенного вязания.

Пачки были плотные, толстые и тяжелые. Я не удержалась и пересчитала их. В каждой было по сто пятьдесят бумажек. Значит, по пятнадцать тысяч рублей. Сумасшедшие деньги.

Конечно же, я боялась к ним прикоснуться… Если бы было лето, то я, как раньше, засела бы в его дворе на лавочке с книжкой, дождалась, пока пойдет с работы Екатерина Михайловна, его мама, и сумела бы будто случайно с ней заговорить, а там уж по обстоятельствам… Но была зима, мороз, на лавочке не было даже самых стойких старушек в валенках, подшитых двойным войлоком. Куда уж мне в моих ботиках?

Идти к ней домой я, по совету Лехи, пока остерегалась и решила выждать как минимум месяца два, рассудив, что деньги за это время не испортятся и будут нужны Екатерине Михайловне точно так же, как и сегодня. Тем более что она их не ждет и не рассчитывает на них. Потом мне нужно было придумать какую-то более или менее правдоподобную версию их появления, а пока в голову ничего путного не приходило.

Свою пачку я тоже не решалась трогать… Я даже еще не знала, трону ли я ее вообще… Деньги на жизнь у меня были. Не много, но мне хватало, и я свободно могла заработать еще больше, так как от многих заказов отказывалась, чтобы оставалось время на жизнь. Что толку много зарабатывать, сидеть ради этого за машинкой с утра до ночи и не иметь времени, чтобы с удовольствием потратить эти деньги?

К тому же я не очень любила сидеть за машинкой. Мне нравилось придумывать новый фасон, кроить, подгонять по фигуре, так, чтобы ни одной морщиночки, ни одной лишней складочки не было, а вот строчить я не любила. Я даже подумывала договориться с какой-нибудь аккуратно шьющей женщиной, чтобы она по моим сметкам строчила, а я бы в это время занималась другими клиентками… Даже если бы мы с ней делили заработок пополам, что было бы несправедливо, ибо на мне лежала бы основная часть работы: моделирование, кройка, подгонка, и главное — нахождение заказов и работа с заказчицами, что уже совершенно отдельная песня, то и тогда мои заработки выросли бы как минимум в три раза, а занята я была бы в два раза меньше.

В общем, деньги у нас с Татьяной имелись, прилагалась к ним свободная трехкомнатная квартира, была неукротимая воля к жизни, к любви, к семье, к детям, к счастью. Но, несмотря на это, мы, заперев свои сердца на ржавые амбарные замки (она на один, а я на два), сидели вдвоем на кухне и совершенно не знали, с кем встречать Новый, так много сулящий год.

В конце концов, Новый год мы встретили в студенческом общежитии на Стромынке. Это в Сокольниках, около тюрьмы «Матросская тишина».

3

Холодец в метро растаял и все время капал на пол из обливных мисок, которые стояли в авоське этажеркой. Когда мы, как это и положено хорошеньким девушкам, в половине двенадцатого вошли в 17-ю комнату на первом этаже, в наших мисках плескался густой наваристый суп. То-то Клавдия Сергеевна, Танькина мама, все время сокрушалась о том, что мяса получилось много, а костей мало. Вот если бы хоть одну голяшку, причитала она.

Но мы не растерялись. Мы выставили холодец на улицу, в специальный деревянный ящик — холодильник, приделанный у ребят к форточке. Они хранили в нем присланное из деревни сало. Холодец не застыл, а замерз и приятно хрустел на зубах, не оставляя после себя никакого вкуса.