Прекрасность жизни
Шрифт:
– Нет, я останусь! Я хочу все видеть собственными глазами!
– вспыхнув, сказала Лена, а Тамара лишь тихо плакала, бесшумно сморкаясь в батистовый носовой платок с монограммой.
– Что ж, ваша воля, ваша власть,- пробормотал Внуков А. Н.
– Что?!
– подняв голову от заполняемого бланка протокола, спросил второй "кожаный пиджак", но Внуков А. Н. уже стушевался, размяк, и вопрос повис в воздухе, после чего процедура началась. И тут же закончилась к превеликой досаде почти всех присутствующих, ибо денег, как уже следовало бы догадаться, естественно,
– Где деньги?
– спросили Внукова А. Н.
– Какие деньги!
– удивился он, наливаясь кровью, после чего немедленно заорал, завопил, затопал ногами, заохал, застонал, пнул ногой гражданина М., суля всем оклеветавшим его страшные кары и месть вплоть до понижения по службе, хватался за сердце, и сияющая Тамара принесла ему в зеленой рюмочке патентованное заграничное лекарство, с ненавистью глядя на служивых людей.
– Вы ведь прямо по лесу шли?
– неуверенно спросил один из них.
– Не ваше собачье дело, где я шел!
– взвизгнул Внуков А. Н. и тут же немедленно был вознагражден за перенесенные испытания тем, что подле него вдруг оказалась Лена, снявшая наконец свои темные очки, против которых он часто протестовал, утверждая, что они портят миловидное выражение ее не очень-то красивого лица.
– Я всегда знала, что ты честный человек, папка, и говорила об этом девочкам,- сказала она, и слезы в ее прекрасных глазах задрожали, как бриллиантовые сережки в ее же ушках.
– Доченька, милая моя,- не выдержав, зарыдал и Внуков А. Н.- Ты видишь, как сложна жизнь, как много в ней грязи, лжи, несправедливости, но пускай все случившееся послужит тебе хорошим жизненным уроком в смысле оптимизма и постижения прекрасности жизни, чего, что уж тут греха таить, зачастую так не хватает современной молодежи, иногда предающейся пессимизму, нигилизму, унынию, а то и голой отрицаловке, неверию во все то хорошее, что существует на земле испокон веку и будет существовать до тех пор, пока останется жива хоть одна душа, пока не потухнет солнце! Верь, дочь моя! Верь во все прекрасное и светлое, ибо дорогу осилит идущий, а обрящется лишь ищущему и верующему!
"Кожаные пиджаки" захохотали, смеялись понятые, Тамара, гражданин М., улыбнулась сквозь слезы Лена, заливался соловьем и Внуков А. Н.
Они смеялись. Давайте и мы оставим наконец печаль и тоже засмеемся открыто, весело, счастливо, легче и интенсивнее, чем раньше. Давайте наконец-то бросим валять дурака. Давайте наконец-то будем как дети!
ГЛАВА 1978
Смертельный зельц
Граждане... послушайте!.. Граждане!.. Дом гостиничного типа, стоящий на пригорке. Балконов нету, за окошками ловко сушится на капроновых лесках расписное человеческое белье. Внутри - бессчетный ряд дверей тоннелеобразного коридора, где малые дети прожигают свое детское время на трехколесных велосипедах. А взрослые идут со свертками и исчезают в дверях. Давайте и мы любезно последуем их примеру, откроем случайно попавшуюся дверь, заглянем, так сказать, для изучения жизни.
Лежал. В этой своей скудной комнате гостиничного типа, где на чисто выбеленных стенах покоились фотографии мелких знаменитостей, а в крохотной прихожей капал кран, и фырчала вода в туалете без ванной, и недвижимо крутился диск слабого электросчетчика, там, в этой своей скудной комнатке, мертвым пластом лежал на полуторной кушетке один бедный влюбленный. Он лежал, лежал, лежал, а потом вдруг очень даже сильно вздрогнул, услышав до боли знакомый, хотя и давно забытый звук тыканья ключа в дверной замок.
– Да неужели уж?
– задохнулся он.
И не ошибся. Это была она, бурно исчезнувшая около полугода тому назад плоть от плоти любимая супруга его, хранительница домашнего очага. Молодая женщина с плачем и сердечным рыданьем упала в ошеломленные объятия бедняка и долго не могла оправиться от заливающих ее прекрасное лицо потоков слез. У мужика тоже поползла по щеке эта скупая и скорбная жидкость.
А за стенами сей комнаты по-прежнему лихо шла жизнь: голосили малые дети и взрослые счастливо звенели, собираясь идти сдавать недельные пустые бутылки, потому что было воскресенье. Жизнь шла, но влюбленные совсем не обращали внимания на эти бытовые звуки, за что и были перенесены чудной силой на уже упомянутую кушетку, где и застыли, не сводя друг с друга сияющих глаз.
– Господи, наконец-то!
– прошептала она.
– Спасибо, спасибо...- лихорадочно бормотал он.- Я уже устал, я стал думать, что... ты... никогда, что... мы... никогда...
– Зачем, зачем, милый?
– запрокидывалась она.- Я все поняла. Да черт же! Пускай хоть всю жизнь теперь и эти вопли за стеной, и эта восьмиметровая комната, и эти рожи. Зато - ты! Ты со мной!
– Но почему, почему, милая?
– запрокидывался он.- Ведь я-то, я-то прежний?
– Потому что ты - мой! Ты со мной. О! Я была... Я побывала...
Я видела людей, и все они хуже тебя! Потому что ты - мой! О, милый мой, дорогой мой, моя плоть и радость моя!..
– Но я... сумбурен. Я... брежу. Я отравляю твою жизнь бесплодными мечтаниями. У меня нет перспектив по работе.
– И не надо перспектив,- умоляла она, теряясь и растворяясь.- Лишь бы ты был, и я была, и наша любовь была.
– А раздражение?
– Наша любовь победит раздражение. Наша любовь. О, милый мой!..
И сплотился тем временем вечер за окном, и вплетались в его сиреневое дыхание густые праздничные голоса отдохнувших горожан. Голоса сталкивались, решали все неразрешимые вопросы. Старики просили кушать, синкопировали резкие гитары, юноши приглашали девушек последовать за ними в темноту.
– Зажжем свечи,- робко предложил он.- У меня опять нету лампочки. Или ты не хочешь?
– Отчего же,- мягко улыбнулась она.- Если тебе хочется, давай мы зажжем свечи, потому что мне теперь всегда будет хотеться того же, что и тебе.
– И мне тоже,- сказал он.
И вот свечи. Две, в тусклых подсвечниках. Две свечи в тусклых подсвечниках, две серые тени метались по стенам сиреневого пространства беленой комнаты.
– Ой,- очнулась она.- Мы ж почти весь день ничего не ели.
– А я сейчас в магазин,- суетнулся было он, но тут же заколебался в задумчивости.