Прекрасные авантюристки (новеллы)

Арсеньева Елена

…А беглецы тем временем искали спасения уже на Яике. Конечно, не у добрых людей, а у таких же лиходеев, государевых преступников, какими были и сами. Меж ними славился Треня Ус. К нему-то и кинулись было за спасением… да только Треня поднял их на смех, когда Заруцкий отрекомендовался царем Дмитрием:

— Ну какой же ты Дмитрий? Ты не Дмитрий. Ты — Ивашка Заруцкий, такой ж вор и разбойник, как я! Вот она — да, она — Марина Юрьевна, ца-ри-ца…

Треня смачно сплюнул.

— А тебе не все ли равно? — ухмыльнулся Заруцкий, который понимал: ссориться с Треней им никак нельзя. Это ведь их последнее прибежище! У него пусть

и в непочете, зато можно как-то отсидеться, прикинуть, что дальше делать. Вот кабы в Персию податься… — Хоть горшком называй, только в печку не сажай!

— Так оно, — кивнул Треня. — Только вот какое дело, пан атаман: про Дмитрия ничего не скажу, царевым людям без разницы, есть он где на свете или нет, а касаемо тебя разосланы по стране грамоты: хватать тебя и держать в оковах, об чем немедля известить власти. За это награду сулят, а коли кто известен станет как твой потаковник, того вместе с тобой на кол.

— Не пугай, сделай милость, — попросил Заруцкий с волчьей улыбкой. — Уж пуганые. Коли не хочешь приюта нам дать, уйдем от тебя, только дай нам лошадей — переволочься до Самары.

— Лошадей тебе? — задумчиво спросил Треня. — А это за что? За какие такие благодеяния я тебе должен способствовать?

Вдруг затопали чьи-то торопливые шаги по крыльцу — в избу Трени ворвались два оборванных казака. Все обернулись к ним.

— Прибыли они, государь атаман! — возвестил невысокий, юркий казак. — И воевода, и стрельцы. Велено вести супостатов.

— Коли так, вяжите их! — махнул рукой Треня, и четверо могучих мужиков навалились на Заруцкого, настолько ошеломленного происходящим, что он не сразу начал вырываться. И все, упустил миг — на плечи ему насели еще двое, повалили, повязали, забили рот кляпом, чтобы не ревел страшно, не проклинал черно.

Пронзительно закричал Ивашка, которого еще двое вырвали из рук Барбары, ну а сопротивляющуюся Казановскую свалили ударом кулака в лицо. Никола де Мелло с угрюмым достоинством сам завел руки за спину, позволив себя связать, уступив неодолимой силе.

Марина расширенными глазами смотрела на весь этот кошмар, все еще не веря происходящему. Но когда подошел к ней казак с петлей и с деловитым видом начал накидывать ей на шею, очнулась, оттолкнула его, рухнула на колени перед Треней Усом:

— Во имя господа! Пощади!

— Пошла вон, — равнодушно ответил атаман, с высоты своего огромного роста глядя на маленькую женщину, простертую пред ним во прахе.

Она только вздохнула — и повалилась без чувств. Так, беспамятную, ее и связали и отнесли на прибывший струг воеводы Одоевского.

13 июля 1614 года он отправил драгоценных пленников с Медвежьего острова сначала в Казань, а оттуда в Москву. В наказе, данном начальникам тысячной стражи, было сказано так:

«Вести Марину с сыном, и Ивашку Заруцкого, и людей их с великим бережением, скованных, и станом становиться осторожно, чтобы на них воровские люди безвестно не пришли. А буде на них придут откуда воровские люди, а им будут они не в силу, и то Марину с выблядком и Ивашку Заруцкого побити до смерти, чтоб их воры живых не отбили».

Напрасно старался Одоевский — эти несчастные уже не были нужны никому.

* * *

Их доставили в Москву, провезли по улицам, и вскоре за Серпуховскими воротами Ивана Мартыновича Заруцкого посадили на кол, а Ивашку повесили.

А Марину…

Ее долго держали заточенной

в башне, где ее единственной радостью было окошко под самой крышей да краешек голубого неба, сияющий в этом окошке. Но смерти Марины не видел никто. Да, погасло мимолетное сияние ее жизни, но так и не известно наверняка, удавили ее в тюрьме либо она сама умерла — от тоски по воле и несбывшейся мечте.

От любви сумасшедшая (Ольга Жеребцова)

Однажды сумрачным петербургским утром (дело происходило в 1796 году ранней весной) некий господин — действительный статский советник и сенатор, только получивший это звание, — примерял новый мундир перед зеркалом и был чрезвычайно доволен своим видом. Ему было около сорока, и этот моложавый, довольно высокий, статный человек и впрямь смотрелся весьма эффектно. Одна беда — на его горделивой (хотя и чуточку начинающей лысеть!) голове нипочем не желала сидеть треуголка. Было такое впечатление, что шляпных дел мастер сделал ее какой-то мелковатой.

Действительный статский советник снял треуголку, ощупал ее и на всякий случай заглянул внутрь. Ну что тут скажешь? Отличное сукно, мягкая подкладка. Надел снова — опять жмет! В народе сия шляпа называлась глумливо — шипец, однако нашему советнику сейчас казалось, что сие название вполне оправданно. Полное ощущение, что в шляпу его в самом деле вставлен изнутри некий шип, который и давит на многоумную голову сего господина.

«Какое счастье, что нынче не надобно идти в службу, — подумал советник. — Немедля пошлю за шляпником и велю пошить треуголку нумером больше!»

Забегая вперед, следует сказать, что он так и поступил. Однако и другая треуголка, и новая, заказанная у иного шляпника, продолжали причинять действительному статскому советнику те же страдания. Что было делать? Пришлось смириться и страдать, проклиная про себя безруких и неумелых ремесленников.

А между тем ремесленники тут были совершенно ни при чем. Проклинать нашему герою следовало не их, а собственную супругу. Ведь именно по ее вине ему не приходились впору треуголки.

Суть в том, что благодаря проказам этой прекрасной дамы у господина действительного статского советника выросли на голове рога, и к моменту начала нашего повествования они столь преизрядно разрослись, что не могли уместиться ни в одну шляпу в мире.

* * *

Сия аллегория вполне могла быть понятна всякому, кто был в свое время знаком со статским советником Алексеем Алексеевичем Жеребцовым и его супругой Ольгой Александровной. К описываемому моменту они были женаты уже 14 лет, имели двоих детей, однако отнюдь не беспокойство о подрастающих наследниках довлело над отцом семейства. Все эти годы ему доставляла беспрестанные хлопоты жена. Буквально с первого дня свадьбы! Ну, в крайнем случае со второго.

Ах, какая же она была лапушка во времена его жениховства, частенько вспоминал Жеребцов. Умилялся — и не мог поверить, что это соответствовало действительности. Тогда он был фурьером [36] артиллерийского полка, стоявшего в Москве.

36

Фурьер — заготовщик корма для лошадей, съестных припасов для людей, квартир для войска — то есть интендант.